успевая сосредоточиться на предыдущей.
Проклятая журналистка испортила такой хороший вечер. А дальше он сам постарался сделать его еще хуже.
Катя едва поспевает за его широкими быстрыми шагами. Николай сжимает ее руку и тянет за собой по улице в совершенно неизвестном направлении – лишь бы подальше от выставочного комплекса, от журналистов, от всех этих любопытных праздных лиц.
Ему нечего было ответить им, у него самого накопились вопросы. Если бы он остался, его просто смели бы шквалом реплик, растерзали, вывели из себя, и он наговорил бы грубостей.
– Стойте, я больше не могу, – просит Катя, сжимая его руку.
Черный останавливается как вкопанный, будто только сейчас осознав, что все это время держал в своей ладони пальцы Смородиновой. Она держится за него чуть дольше, чем требуют приличия, хотя Николай ослабляет хватку. Лицо ее раскраснелось от быстрой ходьбы, волосы немного растрепались.
– Простите, – сквозь зубы говорит Черный, все еще злясь на Фирсову. – Это просто…
– Нервы… Зря вы не дали мне сказать той ведьме все, что я про нее думаю.
– Вы не понимаете, что она бы вывернула все наизнанку?.. Впрочем, она и так это сделает, – отвечает Черный жестче, чем хотел.
Они остановились посреди тротуара, и редкие из-за вечернего времени прохожие вынуждены их обходить. От «АртХолла» их отделяют два квартала. Совсем не так Катя представляла себе завершение вечера.
– Давайте сходим в кафе? Тут недалеко, – предлагает Смородинова, заискивающе глядя на Николая.
Ей до боли хочется прижать к себе этого хмурого мужчину, погладить его по спине и заверить, что все будет хорошо. Но Катя не решается на такое, зная, что наверняка скажет какую-то глупость и разрушит даже то, что сейчас вроде бы начало выстраиваться.
– Нет, – поводит подбородком Черный. – Вам лучше поехать домой.
На Катю будто выливают ведро холодной воды. На что она рассчитывала? Провинциалка, хоть и из большого города. Глупая, хамоватая и – что уж скрывать от самой себя – не очень-то красивая. Ничего, кроме службы, она в жизни не видит, забыла, когда в последний раз ходила хотя бы в кино. Все время либо на работе среди мужиков – коллег, преступников, свидетелей, задержанных, – либо дома в кровати, отсыпается после смены. Никаких интересов, нечем привлечь такого, как столичный следователь. Он ведь наверняка видел разных женщин, а с его данными можно выбирать. И, раз до сих пор не женат, ему явно нравится холостяцкая жизнь. С чего она вообще решила, что они могут быть вместе, хотя бы на время расследования этого дела?
Зачем? Зачем надо было так с ней разговаривать? Наверное, впервые в жизни Николай попытался стать нормальным человеком – и умудрился все испортить.
Они молча дожидаются такси, стоя в паре шагов друг от друга.
– Давайте на два адреса? – предлагает тихим голосом Катя, все еще не утратив надежду.
– Неудобно, – слишком поспешно отвечает Черный и прикусывает внутреннюю сторону нижней губы.
Оставшись один на улице чужого города, Николай идет куда глаза глядят. Старый шрам на левой руке пульсирует. Ему просто необходимо пройтись, чтобы сбросить напряжение. Одиночество всегда дарит ему успокоение.
Домой он возвращается поздно. Пустая квартира встречает его немного затхлым, застоявшимся воздухом. Изменяя себе, Николай проходит прямо в обуви в спальню и настежь открывает окно, раздвинув шторы и тюль по углам. Ночь погрузила соседние дома в сон, лишь кое-где светятся окна. Еще немного дальше играет огнями центр, где жизнь не замирает ни на секунду.
Присев на подоконник, Черный сутулится и смотрит на фотографии. Ради этих людей он здесь. Об этом стоит помнить, только об этом.
Тихо тренькает телефон, сообщая, что пришло сообщение. От Миронова. «Если вам не сложно, перезвоните», – пишет Сергей Алексеевич. Николай смотрит на время – почти полночь. Странное время для созвона. Не ожидая, что судмедэксперт скажет что-то важное по делу, Черный тем не менее нажимает на вызов. Миронов отзывается после первого гудка.
– Доброй ночи. Вы так внезапно ушли…
– Простите, Сергей Алексеевич, я испортил вам вечер.
– Бросьте, это не вы, а та журналистка. Она, кстати, пыталась потом мне вопросы задавать.
– А вы?
– А я отправил ее в пресс-службу, – усмехается Миронов. – В конце концов, я был не при исполнении. Я был художником.
«Как же это все нелепо и неловко!» – думает Черный, закрывая глаза ладонью.
Он совершенно не может общаться с людьми в обычной жизни и улавливать их настроение. Все для следователя делятся на коллег и тех, кто проходит по делу. Кого-то вне этих категорий просто не существует. Только работа для него – смысл жизни. Как и что там происходит вне стен Следственного комитета и вне кодексов – тайна. Но Николай искренне старается.
– Сергей Алексеевич, у вас получилась потрясающая выставка, – говорит Черный. – Мне очень понравилось.
– Вы ведь пробыли от силы полчаса.
По голосу собеседника нельзя точно сказать, злится он или воспринимает все как должное.
– Я успел многое посмотреть. Завтра ведь ваши картины все еще будут там? Я обязательно вернусь.
– Вы хороший человек, Николай Дмитриевич, только не умеете обманывать, – хихикает Миронов. – Впрочем, это огромный плюс… Знаете, а ведь обо мне собираются снять полноценный репортаж.
– Это очень хорошо. Я рад за вас.
Черный немного морщится, поняв, что Миронов пьян. С этим следует смириться. Как бы ни бунтовало все внутри, он не может указывать другим людям, как себя вести и что делать. Если это не касается работы. «Да черт тебя подери!» – ругает себя Черный.
– Правда, я искренне рад. Вы большой молодец. И картины у вас очень красивые. Я не сильно в этом разбираюсь, но в них есть что-то притягательное, – продолжает Николай. – А как долго вы рисуете? Этому ведь нельзя научиться за полгода, например.
Зная, что сегодня уже обидел зря симпатичного ему человека, Николай прилагает все усилия, чтобы хоть кому-то сделать приятное. А нет ничего приятнее для человека творческого, чем обсуждение того, что он делает.
Сергей Алексеевич икает и чем-то шуршит.
– Мне кажется, я родился с кистью в одной руке и скальпелем – в другой. Всегда рисовал, даже в художественную школу ходил. На старые рисунки, конечно, сейчас без слез не взглянешь, но тогда я считал их шедеврами.
– Думаю, в любой работе то, что делаешь сначала, не всегда идеально получается.
– Я продолжаю так думать. Что вот сейчас у меня не все идеально. Что не докручиваю. Что сюжеты банальны и уже написаны кем-то другим. Понимаете? Не хочется быть кем-то вторичным. Копиркой. Мне сорок семь лет, а я все еще ищу свой собственный стиль…
