class="p">— Ты продаёшь свою машину?
В отчаянии смотрю на Грейсона и замечаю, что его губы внезапно мрачно поджимаются.
— Да, продаю. — Я встаю и беру его пустые тарелки, рассказывая, сколько мне предложили. — Как думаешь, это справедливая цена?
Он молчит, пока я несу его тарелки к раковине, провожая меня взглядом, а потом спрашивает:
— Зачем тебе нужно её продавать?
Не могу не заметить, что для него это не просто любопытство. Похоже, Грейсон настроен решительно.
Поэтому я стараюсь казаться беззаботной, добавив к своему объяснению небрежное пожатие плечами.
— Просто хочу присмотреть что-нибудь другое.
Сначала вздёргивается одна тёмная бровь, за ней другая, а затем озвучивается мучительно медленный и несомненно разумный вопрос:
— Другую машину?
Он на это не купится.
Пока ломаю голову над тем, чтобы сказать что-нибудь как можно более далёкое от правды, Грейсон говорит, вздыхая, как будто я его утомляю:
— Не продавай свою грёбаную машину, принцесса, ни за что на свете.
— Почему?
— Потому что, — цедит он сквозь зубы, — тебе просто необходима твоя машина.
— В офис можно ходить пешком, — легкомысленно парирую я, — а на выходные можно ездить с друзьями.
Он всё ещё выглядит недовольным, и это сразу же вызывает у меня подозрение.
— Почему ты так беспокоишься о моей машине, Грейсон?
После довольно интригующего молчания, во время которого моё сердце тает в груди, я отвечаю за него:
— Потому что благодаря этой долбаной машине мы с тобой познакомились.
Он сердито пожимает мощным плечом.
— Эта машина тебе подходит. И никому другому не подойдёт.
У меня кружится голова от мысли, что он готов защитить то, благодаря чему мы встретились, но мне также грустно от невозможности объяснить ему, что независимо от того, насколько я привязана к этой машине, о себе я волнуюсь ещё больше.
— Моя покупательница – молодая восемнадцатилетняя девушка, и ей она принесёт столько же радости, сколько и мне.
Когда Грейсон снова начинает говорить, в его голосе звучит особая сила, почти приказ.
— Никто и никогда не сможет доставить столько радости, как ты. Ты и есть радость, Мелани. И жизнь. И ещё этот безумный, милый маленький голубой «мустанг».
Я поднимаю руку ко рту, чтобы подавить смешок, потому что Грейсон ужасно милый и заботливый, и когда в ответ он хмурится, я говорю ему:
— Думаю, это очаровательно, Грейсон.
— Это слово и я не подходим друг другу, принцесса.
— Это очаровательно. Ты очарователен.
Грейсон стоит так, словно собирается заставить меня заплатить за такие слова.
— Грейсон, я знаю, что это разобьёт твоё нежное сердце, но мне действительно нужно продать машину. Я просто попрошу на тысячу больше. Что ты на это скажешь? Боже, даже твой хмурый взгляд очарователен.
Он откидывает голову назад и смеётся – звук его смеха богатый и глубокий, – и когда я осознаю, что он никогда не поймёт, насколько тяжелы мои обстоятельства, извиняюсь перед ним, иду на минутку в спальню и звоню заинтересованной стороне, чтобы сообщить, что поднимаю цену на тысячу.
Девушка отвечает, что поговорит с отцом и даст мне знать. Выйдя из комнаты, вижу, как Грейсон стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на меня так, как смотрит мужчина, который не знает, что со мной делать.
— Озвучила новую цену, — объясняю ему, и когда он в отчаянии проводит рукой по своим волосам, я слышу слово «очаровательно», будто шёпот сквозь пряди.
— Ах, принцесса. В самом деле. Я даже не могу… — Он качает головой в явном расстройстве.
— Грейсон, это не имеет значения! — умоляю я. — Даже если машины не будет, ты навсегда останешься моим героем и героем моего «мустанга».
Желая хоть как-то его успокоить, – ведь его переменчивая энергия ощущается в комнате как торнадо, – я подхожу к Грейсону и провожу рукой по его спутанным волосам, пытаясь снова пригладить их, наслаждаясь мягкостью, которая является почти единственной мягкой вещью на его твёрдой голове. Грейсон рычит и хватает меня за талию, удивляя, когда опускает голову, зарывается носом между моих грудей и с яростной нежностью целует область декольте.
— Если ты не собиралась меня слушать, — бормочет он, его голос приглушён моим фартуком, — зачем спрашивать?
— Мне приятно знать твоё мнение.
— В доказательство, что тебе это приятно, покажи, что слушаешь меня, Мелани.
— Прости, — шепчу я, игриво поглаживая его по голове и пытаясь снова сделать счастливым. Угодник во мне просто не может вынести его недовольства. Только не его. — Я заглажу свою вину.
— Хм. — Его глаза внезапно вспыхивают, как факелы. — Загладь свою вину, рассказав, как бы ты хотела отметить своё двадцатипятилетие, — предлагает он.
Между нами возникает секундное колебание. Что скажет Грейсон, если я сообщу, что хочу провести весь день с ним? Весь день с ним и ничего не делать? Что я хочу, чтобы он рассказал мне о своей жизни, о своей семье, что я просто хочу быть с ним, потому что в последнее время я счастливее всего только тогда, когда он рядом?
Высвободившись из объятий Грейсона и заставив сесть на своё место, я приношу на тарелке пирожные с корицей и яблоками, затем поднимаюсь и сажусь на столешницу прямо перед его креслом. Используя свои колени как стол, кладу босые ноги на его бёдра и поднимаю ложку, чтобы накормить Грейсона десертом.
— А где ты провёл свой двадцать пятый день рождения? — спрашиваю я, засовывая ему в рот кусочек пирожного.
Грейсон съедает всё, что я ему скармливаю, и это так горячо и сексуально, как я себе представляла, и даже в десять раз больше. Из-за его глаз. Из-за того, как они смотрят, когда я его кормлю, словно какой-то хищник, выжидающий своего часа, чтобы приступить к настоящей еде.
— Наверное, пьянствовал. Ничего запоминающегося. Когда готовишь, ты тоже заплетаешь волосы? — хрипло спрашивает Грейсон, дёргая меня за узел, пока я пытаюсь скормить ему ещё одну ложку.
Между нами вспыхивает что-то очень интимное. Каждую секунду он раскрывает моё сердце и душу, и нет никакой возможности остановить захлестнувший меня шквал эмоций. Тоска, нежность, желание, голод, нужда, страх, счастье.
— Чтобы волосы на голове не лезли в тарелки.
— М-м-м, — произносит Грейсон, подмигивая, когда я подношу ещё одну ложку с пирожным к его рту. Все мои чувства дразнит наблюдение за его языком, который касается ложки и обегает вокруг неё.
