по-вашему, годится? – спросил Победоносцев. – Не поверю, что вы из тех, кто поддерживает бездельников с повреждёнными нравами?
– Отнюдь, мсье! Этих надо вешать и вешать, пока все не кончатся, – отмахнулся граф. – Я же уверен, что на роль пастуха не годится никто. Даже сына Божьего люди с превеликим удовольствием приколотили к кресту тогда на Лысой горе и ещё скорее приколотили бы сейчас, явись он снова. Поэтому он и не торопится со вторым пришествием. А ежели даже он не справился, куда, спрашивается, нам, простым смертным?
– Что-то не очень понимаю, куда вы клоните…
– А туда, что призвание наше и проклятие – быть блохами на теле народном… И пока этот, с вашего позволения, мул стоит, пережёвывает травку и думает свою великую древнюю думу, которую нам и не понять, не вместить в наши крохотные, налитые кровью тельца, мы скачем по спине, по горбушке, по рёбрам и сосём! Сосём!
Победоносцев закрыл глаза. «И почему все разговоры нынче заканчиваются политикой?»
– Да-да, мсье, давайте честно признаем тут нашу эту роль. Никитка, чёртов сын! Где тебя носит?
На зов влетел арап с подносом, на котором блестела паюсная икра, грибочки и несколько небольших графинов с разномастными наливками.
Граф поднял рюмку, зацепил вилкой икорку, выпил, закусил и надолго замолчал. Победоносцев на этот раз воздержался.
– Хороша, сволочь, водка, – сказал он наконец онемевшим голосом. – Так о чём я, ах да! Получается, задача вся наша, как кровососов, сводится к тому, чтобы знать, когда и где кусать, а когда не кусать. Иначе наш мул выйдет из раздумий, разозлится и стряхнёт с себя надоевших паразитов, коими мы и являемся. Это, с позволения сказать, и есть то, что называется внутренней политикой.
– Хм, интересно мыслите. Что же тогда, по-вашему, внешняя? – спросил Победоносцев, более всего надеясь сместить вектор беседы.
– А внешняя, батюшка… – сказал граф, подцепляя вилкой мясистую ножку белого гриба. – Это злой английский охотник с ружьём. И охотник этот, уверяю вас, только и ждёт, когда волк в кустах вздрогнет и выдаст своё присутствие. И как только это случится, он выстрелит, выстрелит, уверяю вас, прямо в самый глаз! И остальные, хм, «братья по оружию» тут же подключатся.
Шереметев ударил стопкой по столу.
Брейстер вздрогнул, но тут же, не открывая глаз, провалился обратно в сон.
– В таком случае не согласитесь ли вы, дорогой друг, что нашей блошиной братией надо управлять, – продолжил Шереметев задушевным голосом. – И управлять умело, чтобы глыба народная, не дай бог, не всколыхнулась. Ибо смерть животного грозит и смертью всем, кто на нём паразитирует.
– Резонно, – ответил Победоносцев. – Но что вы предлагаете?
Граф взглянул на Победоносцева.
– Кто я такой, чтобы предлагать… тем более что решение давно известно. Вот только исполнить его никому пока не было под силу. А ведь пытались, ещё как пытались!
Граф с трудом поднялся и, шаркая золотыми турецкими тапочками, подошёл к секретеру.
– Сейчас я вам покажу кое-что. – Он поднял крышку и некоторое время рылся в ящике. Затем вынул оттуда что-то и плюхнулся обратно в кресло.
В руке его блестел пухлый револьвер с ручкой из слоновой кости. Резное дуло смотрело в сторону Победоносцева.
Обер-полицмейстер вздрогнул. Он отлично знал эту модель. Именно из американского «медвежатника» студент Соловьёв год назад пытался застрелить государя.
Граф кисло улыбался.
Победоносцев понял, что нет никакой возможности добраться до кобуры, которая висела на спинке стула.
– Вот оно, решение, – сказал граф, поигрывая револьвером. – Та бездна, которую я видел, это и есть последствия тех самых неумелых и неправильных укусов. И, чтобы этого не произошло, России нужна сильная блоха. Блоха, которая не предаёт тысячелетний опыт. Блоха, которая не заигрывает с западной чепухой вроде конституции. Блоха, которая не упускает дарованный самим Богом шанс. Блоха, которая не плюёт на обычаи и не присуждает сама себе звания.
– Вы же понимаете, какие материи затрагиваете? – сказал Победоносцев, заглядывая в чёрный глаз гигантского дула.
– Два года назад русские войска стояли под стенами Константинополя! – заорал граф, приподнимаясь в кресле. Револьвер в его руке задрожал. – Мы должны были войти и завладеть вторым Римом! У нашего народа была судьба! Государь мог стать медведем-освободителем, а стал зайцем-предателем. Но никто так и не понял, что он даже и не заяц, а старая, плаксивая и ни на что не годная блоха!
Повисла тишина, разрезаемая на ровные части тиканьем ходиков.
Победоносцева прошиб пот. Скорее всего, от водки. Смерти он не боялся.
– И что же вы предлагаете делать?
– Известно что. Блоху одного грязного мизинца раздавить хватит. И сделать это хочет много кто. Наша с вами задача в этом вопросе, Виктор Георгиевич, просто не мешать. Понимаете?
Граф облизнул губы.
– Вы отдаёте себе отчёт в том, что за такие разговоры мне должно вас тотчас арестовать? – спросил Победоносцев.
– Как не отдавать… Соль в том, Виктор Георгиевич, что вы меня не арестуете, потому что вы человек чести! Потому что знаете, что я прав! Вы знаете, что, если он не уйдёт, мы все с вами скатимся в бездну ужаса. Посмотрите, как он поступает с душенькой императрицей? Каково ей жить в одном дворце с любовницей? Каково слышать над головой голоса чужих детей?
– Не смейте говорить про неё! Вы! – вскочил Победоносцев с кресла, не страшась уже более ничего.
– Тогда арестуйте меня, и дело с концом. Чего же вы медлите!
Победоносцев выдохнул и примирительно поднял руки:
– Не хочу, чтобы вы ненароком от волнения причинили себе или мне вред из этой штуки.
Граф опустил взгляд на револьвер и рассмеялся:
– Боже правый, да нет, что вы! Вы подумали, что это я в вас целюсь? Простите, Христа ради. Он и стреляет-то только бутафорскими.
Граф взвёл курок и направил дуло на большой портрет государя, который висел по его правую руку. Грохот выстрела сотряс стены. И густой дым заволок комнату. Победоносцев вздрогнул. Брейстер, перебирая ногами, скатился под стол. Зыбкин, раскрыв глаза, в ужасе смотрел на графа. Граф отбросил револьвер в угол и захохотал. Влетели арапчонок с дворецким и принялись порхать вокруг графа в странном танце. Кто-то включил патефон. Шереметев затанцевал в клубах порохового дыма под витиеватую восточную мелодию.
– Что, чёрт побери, происходит?! – не выдержал обер-полицмейстер.
– Занавес! – крикнул граф и расхохотался.
Музыка затихла, и прислуга удалилась, прикрыв дверь.
Шереметев плюхнулся обратно в кресло, добродушно улыбнулся и теперь казался Победоносцеву совсем трезвым.
– А всё-таки я актёр, а? Поверили, Виктор Георгиевич, признайтесь, что поверили?
– Ничего не понимаю.
– Мы с моим крепостным театром ставим пьесу «Социалисты», и вы только что имели счастье
