домой не идешь?
— Согрелся! — ухнуло из-за решетки вентиляции под потолком. — Уж так согрелся, Машка-Марфушка, а домой не иду, потому что еще не всю работу выполнил!
Обдериха уставилась на Мирона с ясно читаемым презрением. Огрызнулась:
— Ладно, ладно! Задавай свои вопросы.
Только тогда он понял, что все это время сидел как полено, с деревянными спиной, руками и ногами, даже мышцы заболели. Радовало одно: с исчезновением банника к нему, кажется, вернулась нормальная речь.
— Про Вику мне расскажите. Она сюда приходила, кажется.
— Шо Вика, шо Фекла, — скривила губы обдериха, — мне едино. Давно-недавно — не ведаю, но была тут одна мертвячка.
— О чем она говорила?
— Помалкивала.
И все? Нужно было сначала досидеться чуть не до апоплексического удара в парной, а потом буквально шкурой рисковать, чтобы узнать… ничего? Пахать, да не выпахать? Потусоваться тут приятного общения ради?
— Как она выглядела? Что делала? — прикрикнул Мирон так, что обдериха от неожиданности взмахнула когтями. Забормотала:
— Тень-тень-потетень, вышел мертвый за плетень, сел покойник под плетень, похвалялся целый день. Похвалялся старый друг: «Я живее всех вокруг». Похвалялась бабка: «Никого не жалко». Похвалялися бомжи: «У нас зубы хороши!» Похвалялся сам он: «Накормлю вас салом».
Мирон обхватил голову и застонал. Тут еще Кум-Сват явился — покойничья морда раскраснелась, пот градом, стоит лыбится.
— Хороша работа, хороша работа, еще давай! Еще! ЕЩЕ!
На фига вообще с этими болезными связался?
— Значит, так, Кум-Сват. — Мирон кое-как отлепился от дивана, поправил насквозь мокрое полотенце и, едва переставляя ноги, пошел к двери. — Где их оставил, помнишь? Вот жди меня. Там… — неопределенно махнул он. — В гардеробе. Я с покойниками говорить буду, а потом дам тебе новую работу.
— Силен новый колдун, слышь, Машка-Марфушка, силен! — ликовал за спиной банник, но Мирону это не льстило. Если среди выкопанных и поднятых со дна кадавров Вики тоже не окажется, значит, ее вообще не существовало.
Сдав арендованные вещи и расплатившись, Мирон спустился в гардероб: банник дисциплинированно сидел на банкетке со сложенными на коленях артритными ручищами. Гардеробщица посматривала подозрительно, поэтому Мирон принял решение не трепаться на людях, а перетереть о делах снаружи. Для банника это, кажется, проблемой не стало, разве что даже на солнцепеке он то и дело вздрагивал — ненадолго хватило Мироновой работы.
— Ты бы прикрылся, что ли, Кум-Сват, — поморщился Мирон. — Не в бане уже.
— А видит-то хто? — резонно заметил банный дух, но послушался: извлек из-за плеча потрепанный дубовый веник и пристроил спереди. Не сказать, чтобы стало намного лучше. Мирон старался пореже на него смотреть.
— Кум-Сват, далеко та поляна?
— Верстах в трехстах, так-то.
Пришлось погуглить. Гнать триста двадцать километров на машине чорт знает куда было зверски неохота, и Мирон обнаглел:
— Перенеси меня туда, Кум-Сват!
— А работу дашь?
Не успел он ответить, только на секунду прикрыл от солнца глаза — Неглинки не стало. Вместо асфальтированной московской улицы с мраморными бордюрами под ногами оказался пень, вместо духоты, приправленной выхлопными газами, — терпкий аромат древесной коры, только редкие порывы ветра доносили сладковато-подвальную вонь.
— Они за твоей спиной, — пояснил банник.
— Стол, бумагу и ручку мне принеси, — распорядился Мирон, и в ту короткую минуту, пока оставался в лесу один, от запаха ли, банного пара или всего вместе надсадно, гулко закашлялся. Легкие звучали как продырявленная волынка. Харкнув в траву, он с облегчением уселся на пень и оперся локтями на школьную парту. Шариковые ручки тоже выглядели школьными: пять одинаковых в пластиковом пенале. Мирон загадал увидеть скрытое и, пока это скрытое робко приближалось, сидел и смотрел, как на ветке березы копошится пичуга. Однако пора.
— Есть здесь Вика? Виктория, спрашиваю, есть?
— Я, — прошелестело рядом. Шептала девчушка лет шести, одетая в розовую шапку и цыплячью куртку. — Вика Ремезова, из Князевого.
— Кто тебя?
— Отчим зашиб…
Искомая Вика едва ли была ребенком.
— Ясно. — Мирон записал. В груди внезапно и резко полыхнуло — драло от каждого вдоха-выдоха. — А еще?
Мертвые топтались, выстраиваясь в очередь, на Вику никто из них не отзывался.
— Ладно. Дальше кто.
— Малахова Елена Игоревна, Краснознаменск. Муж Малахов Сергей Семенович.
— Карим. Ахмедов. Имен не знаю, квартиру могу показать.
«Покажет квартиру», — записал Мирон.
— Анастасия, ох, боже… Кустанаева. Никто, сама, дура, в лес этот поперлась, сама и заблудилась, нога плохая, знаю, что искали меня, все сама…
— Руслан Костровой из Бронниц, я номер машины запомнил.
Трехлетка, стоявший за Русланом, сопел и молчал. Мирон пометил: «Выяснить».
Когда очередь иссякла, пальцы, стиснутые на ручке, не получилось разжать. На последнем, десятом листе, с двух сторон исписанном мелким почерком, внизу оставалось место. Буквы перед глазами расплывались, темно-синяя линия скруглилась в заглавную «М».
Мирон Отдельнов, Москва, туберкулез.
Очнувшись, он вычеркнул последнюю строчку и протянул листы банному духу.
— Твоя очередь поработать, Кум-Сват. Выясни то, чего не хватает, отыщи родных и сообщи им, кто виноват и где найти тело. Не пугай только. Письма им напиши, что ли…
— А ежели нет никого?
— Тогда обратно закопай. Что смотришь? Я не знаю. Не знаю, ясно? — взорвался Мирон. — Неси меня домой!
Швырнул ручку, пнул пень и побрел в лес.
* * *
Проснулся он резко, как от удара хвостом енота. Глянул на часы: семь утра. Судя по тишине, дом-яйцо еще спал. За приоткрытым окном орали птицы, с грохотом опрокидывались в мусоровоз контейнеры. Под эти радостные утренние звуки хотелось уснуть обратно, вроде как заслужил после вчерашнего — глаза слипались, но сон не шел. Мирон мысленно произнес аффирмацию «я благодарен за малейшие изменения в графике моей работы» и забрался под душ. В никуда поинтересовался:
— Ну что, согрелся, Кум-Сват?
«Ох и тяжела работа, — пробормотали струи воды. — Жарко мне, жарко!»
То-то же. Заворачиваясь в банный халат, Мирон проговаривал: «Благодарность за отсутствие дел переполняет мое сердце».
В кухне он застал Алису. Уже одетая для выхода, она сидела за столом и читала конспект. Возле плиты стояли коробки с пиццей. Открыв одну, Мирон подцепил ломтик гавайской, затолкал в рот и проглотил, почти не жуя.
— Хай! — помахала с дивана Фраппе.
Алиса отложила тетрадку и подошла. Шепнула краем рта:
— С тех пор как Фраппе перестала притворяться енотом, енота у тебя больше нет. — И уже обычным голосом: — Она может присматривать за Мартой. Я тебе тут не особо нужна.
Алиса была права. Намекнуть на обратное означало бы примерно следующее: «Меня никогда не бывает дома, но мне очень удобно, что ты здесь, ведь я каждый день нахожу на столе пиццу».
— От меня ближе до универа, — нашелся он.
— Это правда. Подумаю. Я сегодня на весь день туда, Фраппе обещала сводить Марту в зоопарк. А у тебя какие планы?
— Вику я не нашел. Ни среди живых, ни среди мертвых.
— Марта
