здесь. Я достаю мобильный, но нет ни сообщений, ни пропущенных звонков.
– Здравствуй! – раздается чей-то голос у меня над головой.
Это Аллан Линдмарк.
У него густые усы, резкие морщинки у глаз и загорелая кожа, как будто он недавно вернулся из отпуска. Очевидно, дорогостоящего.
– Поздравляю, – говорит он густым грудным басом. У него ярко выраженный торнедальский диалект. – Фильм дает пищу для размышлений.
Я выжидательно молчу.
– А тебе известно, что город не может уйти под землю?
– Да.
Не знаю, что сказать. Аллан Линдмарк не настроен на диалог. Но, похоже, он думает, что теперь его очередь сказать свое слово после моего пропагандистского фильма.
– На самом деле на шахте LKAB съемка запрещена. Это объект повышенной опасности.
Неужели он думает, что напугает меня? Да, это он может. Вот черт.
Я чувствую на себе бабушкин испытующий взгляд. Сейчас Майе-Пиранье нужно отвечать правильно. Ну что же, я так и делаю.
– Если бы вы отказались от своего годового заработка, можно было бы спасти несколько таких кварталов, как Блэкхорн.
Бабушка хватается за книжную полку, чтобы не упасть.
– Да, Альбин говорил, что ты обо мне невысокого мнения, – говорит Аллан, и один его глаз дергается. Но видно: он не шутит. Только это мне и важно знать. Я протискиваюсь между людьми, наливающими себе бесплатный кофе, и выхожу из книжного.
59
Слышны гудки, но он не отвечает. Я уже отправила три сообщения с вопросом, где он. Я хожу туда-сюда, не зная, куда себя приткнуть. Ну что, это того стоило, Майя? Ты потеряла его навсегда. Когда звонит телефон, я уже готова заплакать. Но это всего лишь мама. Я сбрасываю вызов. Она перезванивает. Еще раз. Потом звонит Юлия. Я не отвечаю на вызов, но отправляю ей сообщение: «Я ищу Альбина».
Я стою на автобусной остановке и смотрю на улицу, где находится его дом. Медленно иду туда, как будто меня тянет магнитом. Нет, это никуда не годится. Я не стану за ним охотиться. Всё потеряно.
Вечером, усевшись на диване, мы смотрим выпуск новостей. Я, мама, папа, Молли и Юлия. Показывают фрагмент моего фильма, где я говорю неестественно спокойным голосом.
– Ты знаменита! – выпаливает Молли.
Как преступник. У меня так и не хватило духу рассказать папе о разговоре с Алланом Линдмарком. Муж Стины – адвокат. Может, стоит поговорить с ней. Услуги адвоката обходятся дорого. Следующей весной папа обойдется без нового снегохода.
Юлия укладывается спать на расстеленный на полу матрас. Возможно, это ее последняя ночевка в нашем доме перед переездом.
– Ты больше не ставишь будильник?
– Нет.
– Это хорошо.
И первую ночь я сплю, не просыпаясь в десять минут второго.
60
На парковке перед «Ломбией» дует холодный ветер. Там всегда так. И почти всегда ветер северный. Я иду решительными шагами, но в сердце у меня нет уверенности.
На поле выбегают игроки, по двое от каждой команды. Играют динамично. Я вижу его. Он в лидерах. Я прижимаюсь к ограждению стадиона, чтобы он меня не заметил. Когда они проходят мимо, я смотрю вверх на трибуну. Там сидят три человека – скорее всего, папы. Команда останавливается на внешней стороне поля.
– Не понимаю, как случилось, что Мякитало взяли в лагерь этим летом? Только посмотри на него. Никакой подготовки. Да он не справится.
– Se ei men. Ничего страшного.
На искусственном зеленом покрытии стоит Альбин. Он весь потный. Слышно, как его отец кричит:
– Ну давайте же, парни! Тот, кто сдуется первым, делает сто приседаний!
С трибуны раздаются вздохи. Я снова прижимаюсь к ограждению.
– Ему никогда не стать телезвездой. Ему далеко до Бергстрёма. И до Валле, – комментирует всё тот же недовольный голос.
Вдруг я слышу шаги. Тренировка завершилась. Мне некуда отступать. Он видит меня и от удивления поднимает брови. Другие игроки тоже замечают меня, в шутку пихают Альбина и смеются.
Вскоре все расходятся – кто-то на парковку, кто-то в душевую в «Ломбию». Мы остаемся вдвоем. Альбин разгорячен. С виска к подбородку стекает капелька пота.
– Привет, – говорю я.
– Привет.
Всё, что я придумала сказать заранее, как ветром сдуло. Те трое отцов с трибуны идут вместе с отцом Альбина. Не такие уж они недовольные. Как раз наоборот: они смеются и шутят. Папа Альбина смотрит на нас, но направляющаяся к парковке группа отцов увлекает его с собой.
– Ты едешь в лагерь этим летом?
Альбин пожимает плечами.
– Мне нужно в душ.
Альбин смотрит на своего отца, который что-то показывает руками какому-то человеку.
– Увидимся после душа?
– Я уже договорился с папой провести этот вечер вместе.
Меня обдает жаром. Ну сколько можно притворяться, что ничего не произошло? Мы ни словом не обмолвились о том, почему Альбин ушел из книжного и с тех пор игнорирует мои сообщения и все попытки к диалогу. Прошел всего день, но я хочу разобраться, ведь речь о нас!
– Ну ладно. Почему ты ушел из книжного?
Уставившись на меня, Альбин думает, что ответить. Он раскаивается. Потом смотрит на меня и говорит:
– Но ты ведь могла предупредить, что снимаешь фильм, еще до того, как мы отправились в шахту.
– Что? – реагирую я непосредственно.
– Да. А зачем тебе понадобилось туда спускаться? Чтобы снять фильм?
Ему действительно не приходит в голову, что я отправилась в шахту ради него, а не затем, чтобы трясущейся рукой снимать фильм на мобильный телефон?
– Что? – переспрашиваю я.
Меня как будто заклинило.
– Ну, по крайней мере, ты больше не называла моего дедушку преступником.
– Этого я никогда не говорила. Но твой дед прекрасно знает, что я сказала, когда тебя не было рядом.
Альбин пожимает плечами и скрещивает руки на груди.
Заметив, что отцы на парковке что-то обсуждают, оживленно жестикулируя, Альбин начинает нервно переминаться на месте.
– Я больше не хочу тебя видеть. Никогда, – говорит он, собираясь уходить.
И он в самом деле прав.
Я успеваю схватить его за руку. Я чувствую его тепло и не отпускаю Альбина.
– Я поехала с тобой в шахту не для того, чтобы снимать фильм. Тогда я еще не знала, что я буду его снимать. Просто так получилось. Я поехала туда потому, что хотела быть с тобой, и потому, что ты заставил меня избавиться от страха, с которым я сама бы никогда не справилась в одиночку. Неужели ты не понимаешь?
Меня прорвало, как реку Торне во время майского половодья. И тут я понимаю, что Альбин совсем не сердится.
