и фельдмаршалов. А поскольку путч против Гитлера не поддержал ни один из командиров на фронте, угрозы военного переворота также не существовало. Гитлер получил возможность бороться до самого конца, пока вся территория рейха не будет оккупирована войсками союзников.
Сразу после покушения, в ночь с 20 на 21 июля, Гитлер в качестве Верховного Главнокомандующего издал приказ, в котором, в частности, говорилось:
«В час, когда германская армия ведет тяжелейшую борьбу, и в Германии, как ранее в Италии, нашлась ничтожная маленькая группа людей, которая полагала, что сможет нанести нации удар в спину, как в 1918 году. На этот раз они жестоко ошиблись.
Утверждение этих узурпаторов, что меня нет в живых, опровергается с момента, в который я, мои дорогие немецкие сограждане, обращаюсь к вам с этой речью. Круг, представляемый этими узурпаторами, исключительно мал (сразу вспоминаются знаменитые ленинские слова: “Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа”, вполне применимые к Штауффенбергу и его товарищам. Их не мог поддержать не только народ, но и основная масса офицеров вермахта. – Б. С.). С германскими вооруженными силами, и в частности, с германскими сухопутными войсками, он не имеет ничего общего. Это ничтожно маленькая шайка преступных элементов, которая теперь будет беспощадно уничтожена.
Чтобы окончательно водворить порядок, я назначил рейхсминистра Гиммлера командующим всеми тыловыми войсками. Чтобы заменить временно выбывшего по болезни начальника Генерального штаба, я призвал вместо него в Генеральный штаб генерал-полковника Гудериана и назначил его, одного из испытаннейших военачальников Восточного фронта.
Во всех других учреждениях Рейха все остается без перемен. Я убежден, что мы после ликвидации этой ничтожной клики предателей и заговорщиков создадим в тылу ту атмосферу, в которой нуждаются бойцы на фронте. Ибо совсем не допустимо, чтобы в то время, когда на передовых позициях тысячи и миллионы солдат жертвуют последним, в тылу ничтожная шайка честолюбивых и жалких тварей могла бы пытаться препятствовать этой жертвенности.
На этот раз мы рассчитаемся с ними так, как это принято у нас, национал-социалистов. Я убежден, что в этот час каждый порядочный офицер и каждый храбрый солдат поймут наши действия.
Какая участь постигла бы Германию в случае, если бы покушение удалось, это могут представить, наверное, только совсем немногие. Я лично благодарен Провидению и Создателю не за то, что Он сохранил мне жизнь – жизнь моя состоит в заботе и труде для моего народа, – но я Ему благодарен за то, что Он мне дал возможность и впредь заботиться о народе и продолжать мою работу так, чтобы я мог ответить за нее перед моей совестью.
Долг каждого немца, кем бы он ни был, оказывать беспощадный отпор этим элементам, либо немедленно арестовывать, либо, при малейшем сопротивлении, без колебания уничтожать. Приказы по всем воинским частям отданы. Они будут беспрекословно исполнены согласно тем традициям повиновения, что присущи Германской армии.
Еще раз я особо приветствую вас, мои старые соратники, потому что мне опять удалось избежать участи, которая для меня самого не таила ничего ужасного, но которая принесла бы много ужасов немецкому народу. Я вижу в этом перст Провидения, указывающий на то, что я должен продолжать мое дело, и поэтому я его и буду продолжать”[199].
После 20 июля 1944 года Гитлер репрессировал несколько тысяч заговорщиков, их родственников и сочувствовавших им представителей политической оппозиции. Всего были казнены или вынуждены покончить с собой около 200 человек, в том числе три генерал-фельдмаршала (Эрвин фон Вицлебен был повешен, а Эрвину Роммелю и Гансу Гюнтеру фон Клюге Гитлер дал возможность покончить с собой, чтобы не пришлось вешать сразу трех фельдмаршалов), 19 генералов, один адмирал (бывший шеф абвера Вильгельм Канарис), 26 полковников, два посла, семь дипломатов, один министр, три статс-секретаря, а также начальник полиции Берлина обергруппенфюрер СА и обергруппенфюрер СС Вольф-Генрих фон Хелльдорф и начальник криминальной полиции рейха группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Артур Небе.
Репрессиям подверглись и родственники участников заговора. Многих из них поместили в концлагеря до конца войны. Гиммлер, выступая перед гаулейтерами в Познани, пообещал: «Вскоре мы введем абсолютную ответственность всей семьи. Мы уже так поступали… и пусть никто не приходит и не говорит нам: то, что вы делаете, это большевизм. Нет, вы уж на нас не обижайтесь, это совсем не большевизм, а очень старый и практиковавшийся еще нашими предками обычай. Почитайте-ка хотя бы германские саги. Когда они подвергали какую-то семью остракизму и объявляли ее вне закона или когда в какой-то семье была кровная месть, тут уж они были абсолютно последовательными. Когда семья объявляется вне закона и предается анафеме, они говорили: этот человек совершил измену, тут плохая кровь, тут кровь изменника, ее следует истребить. А при кровной мести истреблялся весь род до последнего колена. Семья графа Штауффенберга будет уничтожена до последнего колена». Жена Штауффенберга Нина фон Штауффенберг (1913–2006) была заключена в концлагерь, а их пятеро детей помещены в приют. Из двух старших братьев-близнецов Клауса Бертольд (1905–1944), юрист кригсмарине, был повешен как участник заговора, а Александр (1905–1964), профессор истории и лейтенант вермахта, был заключен в концлагерь.[200]
Тем временем из-за систематического уничтожения союзной авиацией заводов по производству синтетического горючего люфтваффе все реже поднимались в воздух. Кроме того, были потеряны основные нефтяные месторождения в Плоешти. Мобильность германской армии снизилась. В грузовики приходилось запрягать волов или брать их на буксир танками. Из-за разрушения во время бомбардировок транспортной инфраструктуры Рур оказался почти в полной изоляции от остальной территории рейха. Нарушилось бесперебойное снабжение населения топливом, электричеством и продовольствием. Неизбежность скорого конца становилась очевидной как большинству немцев, так и представителям нацистской верхушки.
10 августа 1944 года в Страсбурге, в отеле «Мезон Руж», рейхслейтер Борман собрал представителей крупной германской промышленности, чтобы обсудить с ними возможности и методы вывоза за границу капиталов НСДАП и частных фирм и таким образом сохранить средства для возможного возрождения в будущем нацистского движения. Борману надо было успокоить бизнес после того, как Гитлер 4 июля заявил ведущим промышленникам и финансистам: «Господа, если война будет проиграна, экономику переориентировать на мирное производство будет уже ни к чему». Фюрер предчувствовал близкий конец и не сомневался, что не переживет поражения. У Бормана же еще оставались надежды, что лично ему удастся спастись даже в случае катастрофы. Что же касается промышленников, то шансов перевести в другие страны капиталы и новейшие технологии на практике просто не было. В рейхе практически не было свободной валюты стран-противников – Англии и США, да и золотой запас приходилось использовать для закупок в нейтральных странах. Теоретически можно было переместить документацию по
