не верила, что решится вообще зайти в храм. Так что пришлось воспользоваться приготовленным для посетителей белым ковриком с ажурной вышивкой, который стелили под колени.
В алькове тоже имелся небольшой алтарь с тремя незажжёнными свечами. На нём был изображён Иль’Пхор. В городе было всего два храма, где можно было помолиться другим воздушным богам, но этот не был одним из них. Тем более, родной остров Элизы был слишком маленьким, чтобы кто-то в столице всерьёз решил воздвигнуть ему целый храм, или хотя бы небольшую исповедальню.
Элиза встала на колени. Опустила руки. Прикрыла глаза.
Итак. Как стоит начать разговор с Богом?
«Приветствую тебя, о Иль’Пхор. Ты наверняка меня не знаешь. Это Элиза — одна из букашек, что ползают по твоей спине. Не пытайся вспомнить, я — совершенно обычная, ничем не примечательная букашка».
Элиза поморщилась и мысленно отругала себя за глупые мысли. Нашла же время паясничать.
Она откашлялась и решила начать хоть как-то и посмотреть, куда это её приведёт.
— Великий... — Голос сорвался. Показался слишком громким в тишине алькова. Боги, это было так глупо. Так неловко. Так пошло и вульгарно. Что вообще должно быть в голове у человека, чтобы он и впрямь решил, что Богу будет интересно его выслушать?
Элиза решила попробовать снова. На этот раз шёпотом, как иногда делала в своей комнате, оставшись одна. Даже закрыла глаза, хотя сосредоточиться по-прежнему было трудно из-за назойливого детского пения и вульгарного женского смеха неподалёку от её алькова.
— Иль’Пхор... Это Элиза Болло, твоя покорная раба...
Серьёзно? С этого она решила начать?
— Я никогда не была в твоём храме. Живу на твоей спине уже почти семнадцать лет, и как-то... Ни разу не обращалась к тебе. От матери я узнала несколько молитв, однако с трудом запомнила всего одну — просьбу Иль’Деострита, где я росла, об удаче. Но даже её читала всего раз или два...
Что ж. Начало было положено. Хотя глупее себя чувствовать она не стала.
— Я сама не знаю, почему пришла сюда сегодня... — Она осеклась.
О, да. Это прогресс. Теперь, Элиза, ты лжёшь Богу. Для этого определённо стоило прийти прямо в храм. Однако, если ты будешь говорить ещё тише, появится надежда, что твои слова утонут в звуке дыхания.
— Мне... — Она сглотнула плотно поселившийся в горле ком. — Мне часто хотелось помолиться. И с каждым годом — всё чаще. О своей жизни, своей семье, моём сыне и муже. И каждый раз я думала, чем мои слова будут отличаться от просьб других, приходящих сюда? И как, Иль’Пхор, ты выбираешь, кому именно стоит помочь? Как выбираешь тех, кто достоин твоего внимания? Считаешь количество упавших на коврик слезинок? Или замеряешь, кто громче причитал? Или дело во времени, проведённом в алькове, или...
Она вновь замолчала. Поняла, что вдруг перешла от лжи к обвинениям. И что на неё нашло? Боги, стоило бы потренироваться перед зеркалом прежде, чем приходить. Как же глупо...
— Прости, Иль’Пхор... Если ты, конечно, меня слышишь...
Она попыталась взять себя в руки. Мать много раз говорила ей быть учтивой с богами. Если не ради них, то ради неё самой. Но в тоже время — быть искренней. Кто бы мог подумать, что можно одновременно не верить, что тебя здесь могут услышать, и в тоже время так бояться сказать что-то не то.
— Прости, Иль’Пхор... Боги... Я попробую начать с начала. Думаю, в первую очередь я хочу сказать, что... Мне страшно. Поэтому я здесь. Поэтому пришла. До Спуска осталось несколько недель, а это значит, что война уже совсем скоро. Некоторые говорят, что в этот раз её не будет. Но я знаю, что они ошибаются. Знаю потому, как с приближением Спуска меняются лица людей, их взгляды, их голоса. Будто тьма окутывает всё это место. И мне страшно, Иль’Пхор. Страшно за жизнь Персиваля, моего мужа. За жизнь моего сына Аллека. И... Я хочу, чтобы ты защитил нас. Помог пережить этот Спуск. Помог...
Элиза замолчала, слушая собственное дыхание. Слушая сердце, которое колотилось в ушах. Чувствуя, как наливаются кровью щёки. В точности, как у любой лгуньи.
Нет, на этот раз в сказанном была доля правды. Да, Элизе действительно было страшно. Страшно с того самого дня, как она перебралась на этот огромный, новый для себя остров. Ей было страшно оставаться одной, но ещё хуже было в компании белокожих аристократов, которые не считали её своей ровней. Было страшно от того, что её выдали замуж за незнакомца, который был на два года её младше. Было страшно смотреть, как из наивного подростка, милого и доброго, он, под суровые команды отца, превращается в послушного солдафона. Как после смерти этого самого отца окончательно завершает преображение. Становится холоден и отрешён. Ей было страшно, когда он улетал от неё и каждый день рисковал жизнью. И ещё страшнее, когда они оставались наедине после его возвращения с войны, ведь она видела в его глазах отражение боли, которую он испытал, но главное — и это, к её ужасу, отталкивало сильнее, — отражение боли, которую он причинил другим.
Порой она ненавидела быть рядом с ним. А ещё больше ненавидела себя за это. И за то, что знала — она могла бы ему помочь. Могла бы его изменить. Но каждый день своей жизни этого не делала.
Ей было страшно за сына. Страшно за то, как сильно он хочет быть похож на отца. Её повергала в ужас мысль, что однажды война заберёт его. Проглотит, прожуёт, уничтожит. Или, того хуже, изменит. Заберёт свет, который она всегда в нём видела.
Но и эти страхи не были причиной её визита. Каждый из них давно пустил корни в её душе, мучал бессонными ночами, рвался наружу почти беззвучными всхлипами, а иногда даже проливался слезами на подушку. И всё же она к ним привыкла. Умела проглатывать горечь, которая всегда была на языке. И она знала, что пришла не поэтому. Что просто тянет время бессмысленными словами и просьбами. Потому что просто не может произнести правду...
И вдруг мысли прервал её собственный кашель. Предательски вырвался из груди, разлетелся эхом по залу, завис где-то над потолком. Кашель такой сильный, что засаднило горло.
О, если уж не это был знак внимания Иль’Пхора, то что же тогда? Похоже, именно так воздушный бог решил продемонстрировать Элизе, что чувствует её ложь. Так он обвинял её. Насмехался над ней.
