Жестоко и беспощадно. Как, впрочем, и всегда делают боги.
Элиза чувствовала, как внутри закипает злость. Все последние дни она повторяла про себя: «со мной всё в порядке». «Кашель — это просто кашель». «Кашель может быть симптомом чего угодно». «Кашель — это ничего серьёзного». Именно так сказал доктор Эдмундс, у которого она была несколько дней назад: «Скорее всего, ничего серьёзного». Жаль только её сознание зацепилось за это «скорее всего».
Она перепробовала всё. Готовку, стирку, работу в саду, которая её всегда успокаивала. Но эти два слова никак не хотели исчезать. Элиза думала, что ей станет легче, если она поделится своими переживаниями. Затем, придя сюда, вдруг осознала, что, стоит ей заговорить об этом, и болезнь станет лишь реальней. Болезнь, которая когда-то бушевала на её родном острове. Болезнь, которая много лет назад за несколько недель унесла жизни сорока человек. Болезнь, которой у неё нет. Скорее всего.
Она почувствовала, как пальцы сами собой сжимают коврик под коленями. Пристально посмотрела на Иль’Пхора, вытесанного из камня. И произнесла:
— Почему? Почему ты делаешь это? Почему, если ты так велик и всемогущ, люди на твоей спине так несчастны? Если ты и впрямь слышишь, почему ты так жесток? Ты бы мог всё исправить! Помочь им! Достаточно было бы слегка изменить направление полёта — в точности так, как сделали все остальные воздушные боги. Но только не ты, упрямый монстр! Что это, как не жестокость? Что это, как не ненависть? Или... Может быть, тебя просто забавляют людские страдания? Страдания маленьких насекомых на твоей спине?
Приступ кашля почти прошёл, и она знала, что должна замолчать. Знала, что кричит слишком громко и через тканевую дверцу алькова её может кто-то услышать. Если не Бог, так хотя бы люди, пришедшие в храм. Но не могла остановиться.
— Или ты наказываешь меня? Наказываешь меня за то, что я сделала в далёком детстве? И наказываешь особенным, жестоким способом? Сперва ты даёшь мне почувствовать новую жизнь, насладиться ей, погрузиться в неё. А затем решаешь забрать. Жестоко растоптать всё! Я... Иль’Пхор, я имела надежды! Имела большие надежды, отправляясь на этот остров! Думала, что стану здесь кем-то! Добьюсь чего-то! Сделаю что-то великое! Но у меня даже не было шанса! Не было даже единой возможности! Ты превратил меня в дрожащую тень самой себя. Боящейся, что у меня заберут даже тот маленький лучик счастья, что у меня есть. И за это я тебя ненави...
И тогда она снова закашлялась. Сперва сдавленно, в подставленную к лицу руку. Затем глубже, захлёбываясь и давясь.
Что ж. Это было справедливо.
Глотая ртом воздух и кряхтя, дрожащими руками она выудила из сумки маленький флакончик, поднесла к губам, с трудом выцедила несколько капель и титаническим усилием заставила себя проглотить.
«Лекарства никогда не бывает достаточно», — нравоучительно произнёс в её голове голос матери. «Нужна ещё помощь Бога. Его воздействие. Его часть работы».
Вот, где была правда. Вот, зачем она была здесь.
— Пожа... — прохрипела она, но голос захлебнулся в кашле и в звуке детского пения, которое, как будто бы стало громче. А затем вдруг отступил, позволяя ей вдохнуть, чувствуя лишь пульсирующее саднящее горло. Отступил медленно и мучительно. Так же, как делал всегда.
И Элиза в очередной раз поняла то, что узнала в детстве. Никто не собирался ей помогать. Никто её здесь не слышал. Или, как минимум, слышать не хотел.
Какая же она дура!
Чувствуя набухающий внутри стыд, Элиза вскочила на ноги. Вытерла выступившие на глазах слёзы ажурным ковриком, который всё ещё сжимала в кулаке до боли в пальцах. Отшвырнула его прочь. Затем, одумавшись, подняла, расправила и повесила обратно на перекладину. Бросила несколько серебряных монет в урну. Сама не знала, зачем. Наверное, в качестве извинения перед Богом, за столь эмоциональную речь и зря потраченное время.
Ощущая, как горят от стыда щёки, как новый приступ кашля свербит в груди, она развернулась, открыла дверцу алькова, и... остолбенела.
Возле входа в её исповедальню стояла женщина. Прислонилась к одной из колонн — не слишком близко, но достаточно, чтобы слышать позорную исповедь. Одетая в длинное чёрное платье, спадающее до самых туфель и украшенное лишь тонкой золотой вязью на подоле и манжетах, она скучающе крутила в руках какое-то колечко. Но, заметив Элизу, подняла голову и лукаво ей улыбнулась:
— Помогло?
Элизе потребовалось несколько мгновений, чтобы узнать её. В заблуждение вводили простенькие неприметные туфли на тонкой подошве, почти бесцветный наряд, полное отсутствие украшений. На голове была широкополая шляпа, почти скрывавшая волосы. Редко в храме можно было встретить аристократку, одетую столь скромно и соблюдавшую все правила.
Однако ошибки не было. Перед Элизой была представительница знатной элиты Иль’Пхора. Оливия Виндр. Девушка, семья которой долгое время входила в самый ближний круг мэра Олси. А её саму ещё несколько лет назад сватали за Вернона Олси — младшего из двух сыновей градоначальника.
Фамилия Виндр никогда не выпадала из городских сплетен. Мать Оливии — Летиция — владела несколькими крупными швейными фабриками. И стала одной из первых, кто вложил деньги в проект мэра по перестройке города. Именно ей во многом город был обязан этими новыми районами и, собственно, этим самым храмом.
Эллиот Виндр — глава семьи и отец Оливии — потомственный военный, к сорока годам дослужившийся до звания полковника. А ещё — большой любитель пышных приёмов. Человек, который, как говорили, нравился всем. И Элиза вполне могла подтвердить это — даже её муж Персиваль, обычно избегавший светские мероприятия, ни разу не отказывался от приглашений Эллиота.
Всё изменилось лишь четыре года назад. Во время предпоследнего Спуска Эллиота отправили ближе к границе, где он за несколько недель до окончания войны, получил серьёзное ранение. За этим последовало его снятие с поста полковника, а ещё чуть позже — полное отстранение от военной службы. Семью Виндр стали всё реже видеть в окружении Олси. Более того, поговаривали, что именно мэра бывший полковник винил в своей отставке.
Однако Эллиот не исчез из вида, как можно было предположить. Наоборот, — пользуясь известным именем и деньгами жены, он начал агрессивную агитацию против войны. Он спонсировал больницы, устраивал благотворительные фуршеты в помощь пострадавшим, открыл организацию, которая помогала найти работу солдатам, получившим ранение на флоте.
А ещё, конечно же, во всеуслышание обвинял во всех бедах мэра Олси. Требовал от него отправить письмо королю с просьбой наконец закончить войну между двумя Титанами. Требовал распустить армию, чтобы
