палками во дворе, то Яна не обучали колдовству вообще. Паша же был золотой серединой и был обязан впитать в себя все знания разом.
По первому дню можно было с уверенностью сказать, что Паша плохо справлялся со своей задачей, так как материал усваивал плохо. Непослушное тело не желало правильно исполнять приемы, а затуманенный разум запоминать слова волхва. За первую неделю обучения Павел практически не сдвинулся с места в плане усвоения наук.
Волхв тщетно рассказывал ему о травах, Паша попросту не запоминал, будто специально путая чертополох с беленой, что практически невозможно. Не запоминал он и стишки наговоров, не запоминал богов, к которым следовало обращаться. Виной тому была несобранность Паши, непривычный стиль обучения – без конспектов, без учебников. С утра Павел просыпался полным желания обучиться хоть чему-то, но выматывался с деревянной палкой, натершей ему огромные кровавые мозоли на руках. И уже после этого мозг не собирался думать. К тому же большая часть слов волхва пропускалась через призму скептицизма, от которого Павел все еще не мог избавиться.
– Если ты не веришь в силу заклятий, то ты никогда не сможешь их использовать, – твердил волхв, пытаясь обучить нерадивого ученика очередному наговору, который усыплял бдительность врагов, – Ты должен не только правильно произнести слова и сделать жесты, в первую очередь ты должен понимать, чего именно ты хочешь добиться.
Паша лишь кивал головой, безуспешно пытаясь околдовать Яна, который в это время упражнялся со специальным чучелом, которое крутилось в трех местах норовя стукнуть упражняющегося.
Поначалу в такие моменты Паша бросал все, опускал руки и прекращал любые попытки сделать то, что требует наставник. Но сегодня, на третьем дне второй недели обучения, его охватила ярость. Его плечи и ноги саднили, будучи избитыми тем самым чучелом, с которым так ловко обращался Ян. Ему стало обидно, что вчера Любава с легкостью околдовала и без того нелепо прыгающего вокруг тренажера Пашу. Ему стало обидно, что у этих двух все выходит с такой легкостью, будто они были рождены для этого. А ведь это он, а не они, тот самый представитель цивилизованного мира, где природные процессы объясняются научно, а не байками о богах. Это он умеет печатать на компьютере и водить машину, играть в футбол и открывать пластиковые бутылки. Это он не боится сесть в вагон метро без криков об адском чудище, это он может без всяких заклинаний позвонить человеку на другом конце планеты. Но вот тут он бессилен.
В отчаянии он четко представил, как чучело избивает вставшего колом Яна, и тут же произнес заклинание-четверостишие, проводя, как учил волхв, выставленной вперед ладонью слева направо.
Почему-то паша ожидал привычной картины, а именно картины запечатлевшей очередную неудачу. Разум вмиг утерял веру в то, что все получится. И действительно, Ян продолжал отражать удары, чучела, раскручивая его еще сильнее.
– И что?! Вот, я поверил, я представил, я сказал, сделал и ничего! Ни-че-го! – будто обвиняя волхва, взорвался Паша, – Все, я устал.
Развернувшись, Паша удалился в дом, чтобы вернуться к единственному делу, что у него получалось неплохо. А именно чистке до блеска оружия, которое Белогор поручил привести в товарный вид. Где он взял все эти железки, было непонятно, на многих лезвиях плямами растекалась ржавчина, запекшаяся кровь и земля. Многие клинки были сплошь покрыты зазубринами и сколами. Оружие явно было трофейным, однако его забыли очистить сразу, и теперь это вызывало трудности, с которыми Павел и боролся.
Работа была нудной, однако Паша находил в ней успокоение. Он мог обдумать все свои неудачи, их причины и последствия. Теперь ко всем неудачам добавилась и ревность, он наконец-то понял, что бесповоротно влюблен в Любаву. Она же к нему внимания не проявляла, чего нельзя сказать о Яне. Беззаботный друг Паши, казалось, совсем не понимал, что происходит и от чего его товарищ бывает так раздражен. Ян списывал это на неудачи в учебе, по-дружески хлопал по ноющему плечу и говорил, что все получится. А ведь именно эта влюбленность, перерастающая во всепоглощающую страсть и желание, так мешала обучению. Ежеминутно Паша думал о Любаве, украдкой разглядывал ее, если она была рядом. Закрывал глаза и представлял, будто перебирает ее золотистые волосы в пальцах, представлял, будто вот, она, прижалась к его плечу и боль тренировок мигом уходит, а они просто так сидят. Молча. Паша не представлял себе плотских утех с возлюбленной, по крайней мере, чаще он представлял себе такие незатейливые и непорочные отношения.
Каждый раз, когда он пытался заговорить с ней, воздух запирал легкие и слова комками выскакивали наружу, образуя дикую нелепицу из отдельных букв. А ведь ему было что рассказать, но беспомощность, обуявшая Павла, не давала ему просто собраться с силами и объясниться. Пусть сквозь презрение, равнодушие или обыкновенное непонимание, но объясниться. Просто сказать несколько слов, до боли простых, но таких тяжелых. Вес их давил на него, тянул вниз, но стоило бы их произнести, как с плеч свалилась бы непосильная ноша. Так он считал. Даже знал, но по-прежнему не находил в себе сил освободиться.
Он проклинал тот день, когда они с Блудом зашли в ту корчму, когда Паша увидел впервые ту, которой суждено было стать объектом радости и горя, страданий и благоговения застенчивого пришельца из иного мира.
Теперь же неудачи в обучении лишь сильнее отталкивали Любаву от Паши в пользу смелого и сильного Яна. Девушки выбирают лучших, по крайней мере, именно так думал Паша, наблюдая происходящее.
Лезвие, которое Паша усиленно тер последний час, наконец-то заблистало во всей своей красе. Это был длинный прямой меч с широким долом, который заметно его облегчал, сохраняя прочность. Лезвие уходило в рукоять, обвитую кожаным ремешком коричневого цвета. Навершие представляло собой шар с выдавленным с двух сторон изображением солнца, которое безучастно наблюдало оттуда за миром. Навскидку меч весил не более килограмма, в длину вряд ли был больше метра. Невольно залюбовавшись блеском оружия на солнце, Паша не заметил присутствия в комнате Белогора.
– Нравится? – спросил тот у Паши, кивая на меч, – Дайка мне, взгляну.
Паша передал ему меч. Наставник несколько раз взмахнул орудием, внимательно осмотрел лезвие и, довольно цокая языком, передал его Паше.
– Хороший меч, – Белогор замолчал, будто ожидая, что Паша сам объяснит, чем хорош этот меч.
– Да… – Паша смог лишь согласиться.
– Забирай его себе, теперь это твой меч, им сражался славный воин, – тут Белогор на секунду задумался и отвел взгляд влево, – Его звали… Ярун, сила и доблесть ни на миг
