тела явно отозвалась на это движение приятным теплом, простреливающим вверх-вниз по мышцам. Девушка оставила поцелуй на выемке верхней губы Вити, когда положила руки на плечи его и почувствовала крепкие, пропахшие никотином пальцы на себе, на спине, талии…
Пчёлкин был везде; губами на её лице, ладонями — на теле, и собою — в голове. И в поцелуе отрицать это было глупостью, какую Князева не собиралась себе прощать.
Аня почувствовала, как Пчёла волосы ей собрал, чтобы те в рот не лезли. Он провёл ладонью, этими чертовыми, явно многоопытными пальцами через темные пряди Князевой.
Почему-то от этого движения её будто током прошило. До самих дендритов.
Невольно Аня дёрнула бёдрами, натягивая собственные волосы, к Вите прижалась, нарисовав на нём восьмерку. Девушка поняла, как это могло выглядеть только через секунду какую-то, и сонная артерия затрепыхалась так, словно думала горло лозой передавить.
«Дьявол…»
— Дьявол, — повторил её мысли шёпотом Пчёлкин и, словно самого себя затыкая, поцеловал Анну снова, но уже ниже. К шее её прижался губами, но сразу же самого себя отодвинул, и крепче сжал руки на талии Князевой. Знак держаться.
Сердце рухнуло так, что никакие вены и артерии его падение не остановили.
Она на Пчёлкина посмотрела, а он, взгляд её поймав, вдруг ругнулся сдавленно и прижал девушку к себе. Так, что Анна изогнулась сильно в пояснице, подбородком утыкаясь в плечо Витино, и вдруг стала ощущать себя марионеткой в руках кукловода.
Вздох дался с титаническим усилием. Князева приказала себе молчать, чтобы не казаться Пчёле бесстыдной девицей, к каким ему не привыкать, вероятно, было. Молчать, не говорить, ты и так уже лишнего сделала…
Витя перевёл дыхание. Князева взрывала ему душу. Это… так произошло. Вспышкой, случайностью, какую не осознал сразу, но вот из разового случая реакция на Аню стала уже привычной. Как от чтения её, так и от поцелуя душа одинаково сильно дрожала.
Она качнулась один раз, а Пчёлкин едва ли был в состоянии не завалить её сразу на диван и любить.
Любить долго, до последнего изводя и себя, и её, пальцы переплетая, в волосах друг у друга путаясь и головой жаркой чувствуя, что это — не потребность, а только способ показать, насколько тянет к ней, насколько Анюта Князева ему нравится…
Он сглотнул скопившуюся во рту слюну, выгоняя мысли эти из-под коры головного мозга:
— Зла?
— Нет, — сказала Анна и поняла, что не соврала почти. Если и была зла, то только на себя — за то, что снова так просто Вите поддалась, что вдруг голову стала терять.
Ведь ей нельзя — так Инте Дауринс говорила. Ведь раствориться, как «Yupi», и пропадёт, словно Ани Князевой и не существовало никогда.
Собственные мысли придушили так, что можно было задохнуться.
— Ты устала, — пояснил Пчёлкин. Понял, что звучал жалко, почти оправдываясь, но большего из себя выдавить не смог. Только едва сказал, подняв руки вверх и вниз по талии Ани, гладя её: — Тебе стоит отдохнуть.
Если бы он такое сказал в восемьдесят девятом, то, вероятно, сразу же бы засмеялся над самим собой. Но теперь нихрена не смешно; и голос твердый, и руки уверенны, не позволяли лишних — хотя и крайне желанных — движений.
Девушка кивнула, но только какая-то её часть Вите поверила. Вторая половина мыслей Аниных утверждала Князевой, что слова его — лишь отмазки глупые, какие парню типа Пчёлы ничего не стоило придумать прямо на ходу.
Захотелось встать, подняться на ноги и уйти спать. Чтобы длинный день, бо́льшую часть которого Князева потратила на чтение и сон, кончился.
Она встала с колен мужских, чуть неуклюже распрямляя ноги. На Витю старалась не смотреть, но не успела уши заткнуть, чтобы не услышать, как Пчёлкин выдохнул тяжело, как скрипнула под ним спинка дивана. Аня нашла в себе силы забрать две совершенно остывшие чашки из-под чая и кофе, помыла их под струей воды.
Ноги едва не выгнулись в обратную сторону, когда Князева обернулась и увидела за спиной своей Витю. Он встал с места и подошел ближе, чем, вероятно, должен был держаться в ситуации этой всей.
У Анны горло сжалось так, что, вероятно, даже глоток воздуха, показался бы пыткой. Потому она решила и не дышать толком.
Но Пчёла не сказал ничего ни за секунду тишины, ни за пять, ни даже за десять. Он просто стоял и на Князеву смотрел, словно пытался понять, какой шаг ему нужно было сделать теперь — что сказать, как улыбнуться, и стоило ли это вообще того?..
«Почему, Ань, с тобой рядом истуканом таким становлюсь? Скажи, а, Княжна?»
Анна поняла, что воздух, взятый в легкие, становился за мгновения этого немого диалога будто затхлым и, оттолкнувшись руками от гарнитура, направилась в свою спальню. Шла быстро, но и не бежала.
Князева закрыла дверь своей комнаты, когда Пчёлкин вздохнул. Выдохнул и с почти что яростью на самого себя, на мир весь, блять, запустил в волосы кулак, желая их вырвать с корнем, с луковицами.
Ночь окончательно Москву укрыла тёмным одеялом. Стрелки часов показали последние минуты одиннадцатого часа.
Прошло, наверно, не меньше двадцати пяти минут с момента, как Анна, не желая «сладких снов», ушла спать. Витя проверил входную дверь, везде выключил свет, а сам уселся в гостиной и закурил. Вероятно, если Князева завтра увидит в мусорке окурки, то обозлится на него, скажет, что у неё занавески пропахнут табаком по вине Витиной.
Но Пчёлкин не смог отказать себе в сигаретках двух-трёх. Хоть как-то снять стресс надо было. Даже если потом придётся вешать крючки на новокупленные гардины в гостиную.
Вместо пепельницы мужчина использовал какой-то стакан невысокий. Витя курил, развалившись на диване чуть ли не звездой, и смотрел, как в мраке кружился дым. Он кругами, струями вился, совершенно эфемерный, и движениями своими чуть успокаивал.
Мысли в его голове после тяжелого дня передвигались так же вяло. Пчёла прокручивал события последних двадцати четырех часов, словно был режиссером, просматривающим материал и решающим, какие сцены вырезать можно. Вспоминал, как у родителей проснулся и сразу стал себя в порядок приводить. Душ, бритьё, поиск причины зайти к Князевой, покупка мяса, в котором он не разбирался совсем, обед с Аней, сказки её французские, поцелуй…
Знал бы, что за желание своё снова к Князевой губами прижаться будет сидеть в двенадцатом часу один на диване и курить с меланхолией, то, наверно бы, сдержался, не целовал девушку.
Но его тянуло. Неимоверно. Словно тросами стальными привязало к
