тоске не столько у пары, сколько у самого Вити.
Хотя и понимал он, что не мог такую историю рассказывать приключенческий роман про негров, но ничего не мог поделать с собой.
Это шоу перед глазами Пчёлы напоминало галлюцинацию. Словно он напился, и теперь подсознание с ним игралось, выдумывало то, что не существовало на самом деле никогда. Словно всё происходящее — самообман.
Витя приоткрыл глаза; мысль собственная напугала, вынудила оглянуться — действительно, вдруг, всё придумал себе, а сам, на деле, сидел в машине всё это время, не рискуя по лестнице к Князевой подняться?
Но Анна лежала у него на груди. И выглядела ещё так естественно рядом с Пчёлкиным, словно ей судьбой предназначено было на французском ему книжки читать на выходных, иногда чуть поглаживая диафрагму, запуская тем самым по мышцам тепло — не разрушающий жар, а приятно греющий огонь.
Как же спокойно!..
Пчёла снова прикрыл глаза. История продолжала разворачиваться под аккомпанемент голоса Анны, что для него стал пианино.
Комментарий к 1991. Глава 10.
Спасибо вам за высочайшую активность в комментариях! На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении главы оценить её, оставив комментарий при помощи стандартной формы.
Иными словами, всё для вашего удобства
Буду очень рада комментарию.
1991. Глава 11
Над Москвой медленно заходило солнце. Князева дочитывала «Похитителей», проглатывая одну страницу за другой; такого запала, жадности до сюжета она не испытывала давно, с самого прилёта в столицу. Волнения, до этого душившие Аню при попытке хоть строку прочесть, будто заглушились собственным голосом. Она на французском говорила, почти не смачивая горло нелюбимым кофе, а в голове быстрее формировались на родном языке мысли, складывающиеся в фразеологизмы, которых не знал ещё ни один писатель — даже сам Буссенар.
Иногда она, натыкаясь на отрывки, выученные назубок, поднимала незаметно взгляд на Витю. Проверяла, не уснул ли случайно Пчёла от монотонных, в какой-то степени гнусавых реплик, и, замечая, как чуть дёргались его веки, как ровно поднималось тело под её рукой, продолжала читать. Разумеется, он не понимал всей драмы о пещере с драгоценными камнями, обвалом снесённой в реку, но слушал так внимательно, словно думал найти в произношении Анны ошибки.
Князева переворачивала страницы с улыбкой глупой, какую только через секунды осознавала.
Когда небо окончательно покраснело, подобно бутону расцветшей гвоздики, девушка повторно дочитала роман — уже в четвертый раз. Она перевела дыхание, возможно, слишком резко, — в сравнении с мягким тоном, которым читала Буссенара, — и вдруг закашлялась.
Только закрыв книгу, Князева осознала, как сухо стало в горле. Будто долгие часы исключительно через рот дышала, копящейся слюны не сглатывая. Даже чуть больно было.
Витя от спинки дивана оттолкнулся, крепко Анну перехватывая, к себе на колени утянул и обнял так, словно в Князевой в тот миг весь мир — да что там мир, весь он, Витя Пчёлкин, в сути своей — был собран.
Руки обхватили так, словно Аня хрустальной статуэткой была, способной в пух и прах рассыпаться от излишне крепкой хватки.
Она глотнула остывшего кофе, только так кашель останавливая, откинула голову, что тяжелой и лёгкой в одно время стала, и улыбнулась вдруг. Но улыбкой странной.
Так уголки губ вверх тянули спасённые самоубийцы.
Пчёлкин на колени себе уложил её так, что в лоб Князеву смог бы поцеловать, если б чуть голову к девушке наклонил. А потом, через доли мгновений, он коснулся губами линии роста волос темных, как надвигающаяся ночь, и произнес:
— Спасибо, Анюта… Как на родном читаешь…
— Понравилось?
— Очень, — Пчёла и не думал врать. Разумеется, понравилось, он чуть ли не впервые почувствовал себя патрицием, у которого литература была настоящей страстью, любовью!.. И благодарить за то надо исключительно Анну. Девушку, которая не останавливалась, несколько часов без перерыва читала так, что по одной интонации Витя сюжет понимал.
Он снова её поцеловал. Но на этот раз — в кончик носа. Анна дыхание перевела выдохом через рот, заметив, как поцелуи Вити всё ниже стали спускаться по лицу её — сначала лоб, теперь нос… От мысли, осознания, каким должно было стать третье касание, мелко дрогнули ресницы.
«Чёрт возьми. Что ты делаешь с собой, Князева? Когда себе таять стала позволять?..»
— Ты читаешь, как никто не читает.
— Вероятно, — почти самодовольно хмыкнула Аня. Сказала самой себе усмехнуться, напускной дерзостью с ног сбить, но на деле смогла только улыбнуться.
Под сердцем что-то кольнуло, точно иголочкой — маленькой, но острой. Такой можно было бы листы пергамента насквозь прошить, что уж было говорить про нутро Князевой.
Она вдруг посмотрела в глаза Вити, которые над ней нависали, и почувствовала, как улетать стала. Куда-то далеко, в небеса, которые по цвету своему не могли с радужкой Пчёлкина сравниться.
А потом Анна сказала глупость какую-то, до которой, вероятно, не додумалась бы, не устав так сильно:
— Сейчас французский ушёл на «второй план». Никому уже не нужен. Как и немецкий. Все переходят на английский. Это новый мировой язык, знал об этом?
— Но тебе идёт французский.
Анна моргнула, словно осознать пыталась, что Витя ей сказать хотел, и поняла. Только не смогла себя удержать. Она спросила раньше, чем приказала себе улыбкой на утверждение Пчёлы ответить:
— Что ты имеешь в виду?
— Он звучит красивее, когда на этом языке ты разговариваешь.
— Ты просто необъективен ко мне, Пчёлкин.
— Я и не спорю, — согласно кивнул мужчина и поцеловал её ещё ниже. В губы. Как Анна и думала.
Под рёбрами взорвался фейерверк, а в голове — динамит. Она поняла, что не пыталась даже сопротивляться, как-то за честь свою бороться, когда губы Вити в касании едва ощутимом коснулись её уголка рта. Только дыхание перевела выдохом тяжким, который, вероятно, в той ситуации неправильно совсем прозвучал, и поддалась рукам Пчёлы, которые Князеву на бёдра мужские усадили.
Поцелуй напоминал ласку губ; никаких безумств, никакой сорванной кожи с губ в порыве, за который потом щёки будут гореть, никаких движений языком. Только нежность, мягкость и чувство, какому названия дать не получалось, но какое здорово щемило нутро в боли сладкой. Анна соврала бы, если бы сказала, что ей это неприятно было. Напротив, совершенно напротив; в незнании, куда деть ноги, девушка обняла ими Пчёлкина, а тот чуть вперед по дивану скатился, пространство ей давая.
Они потёрлись друг о друга так, что Князевой вдруг стало не хватать воздуха.
За стуком сердца она собственных мыслей не услышала, но поняла, что нижняя часть
