Анютке. Анютке-Незабудке.
Витя хмыкнул. Анютка-Незабудка… Да, ей подходит; такую, как Княжна, точно из головы не выкинуть.
Витя сидел, думал услышать в глубине квартиры хоть какой-то звук. Ход стрелки часов, скрип матраца под телом Анны, открытие створок шкафа, возможно, сопение её — что угодно. Но Пчёла будто оглох. Ни звука. Даже сердца своего не слышал.
Он тихо ругнулся, вместе с матом выпуская новую струю дыма, и понял, что тишина гостиной ругань его проглотила, будто вакуумом.
Вероятно, стоило уехать. Чего ему, правда, ждать тут? Аня явно не выйдет до самого утра из комнаты своей, да если и выйдет, то явно не для того, чтоб с ним о чём-то там поговорить. Поспать на диване, что ли, так сильно хотелось?
Мелочи.
Нужно было спуститься вниз, в машину сесть и укатить на Остоженку, домой, где его ждать мог только излюбленный сервант с хорошим алкоголем и припрятанные в кабинете патроны.
И он почти силы в себе нашел, чтоб уйти, но замер на месте, с такой же старательностью ища причины остаться. За стены ровные цеплялся взглядом, за книги на французском и немецком, за открытое окно гостиной…
И зацепился. Витя обратил внимание на уже запримеченную ранее книжицу. Красный корешок без подписи теснился между «Вишневым садом» — чуть ли не единственной русскоязычной книгой в коллекции Анны Князевой — и «Дамой с камелиями».
Пчёла зажал сигарету между зубами и, воровато оглянувшись по сторонам, шагнул к стопке.
Он открыл первую страницу, и с альбомного разворота на него уставились четверо молодых людей и дам, среди которых Пчёлкин заприметил Аню. Аню Князеву с большой сумкой на плече, с белым беретом на голове и улыбкой широкой. Она за талию держала незнакомую Вите девушку, в объектив смеясь от руки, обнимающей её за плечи.
В юнце, придерживающим Князеву, Пчёла узнал Андриса, который сейчас, вероятно, дрыхнул в каком-нибудь спальном районе Винницы.
У него неприятно кольнуло под рёбрами, но рэкетир себя решил обмануть и списал всё на слишком долгий и крепкий — даже для заядлого курильщика, каким Витя себя считал явно — затяг.
Пчёла стряхнул пепел в стакан, перевернул страницу. И снова его встретила Аня, но чуть более юная в сравнении с той Княжной, какой была сейчас. Курс первый, край — начало второго. Волосы чёрные на снимке были короче, губы ещё не накрашены привычной для Князевой красной помадой. Девушка улыбалась, но смотрела не в камеру, а в книгу какую-то, и щурилась от солнечного луча, ползающего по стенам библиотеки и высоким шкафам.
На третьей фотографии Князева ночью в пальто, надетом на зеленую хлопковую пижаму, задувала свечи с торта, какой перед лицом её держала девушка, уже знакомая Пчёле по первой фотке. На заднем плане кто-то так радостно скакал, что лицо незнакомца размазалось в мутное безликое пятно. Снимающий момент человек успел запечатлеть, как огонёк на двойке уже потух, а на нуле — ещё колыхался, задуваемый.
Витя курил и смотрел фотографии. Долго. У Князевой, оказывается, не такая скучная жизнь была — дни рождения отмечала и на пикники ходила, по паркам гуляла и для учёбы, какая ей, по всей видимости, в самый чистый кайф была, время находила. И чем дольше Пчёла листал альбом, рассматривая незнакомых ему людей, места, чем дольше всматривался в лицо Ани, какое на фотках казалось одновременно знакомым и чужим, тем умильнее становилась его улыбка.
Как в радости за то, что она не грустила в чужом городе, что там у неё друзья были.
Но ключевое слово — «были». Теперь всё это — рижские кафешки, лекции в зданиях филфака и комната, снимаемая у пары латышских стариков — осталось в прошлых годах. Отныне Латвия захотела стать независимой, и решение протестующих дурных латышей повлияло, вероятно, на всю жизнь Анны Князевой. Или, если не на всю, то хоть на настоящее её точно.
Теперь все друзья Анины в разные углы мира кинулись. И сама она в Москву вернулась.
Значит, надо так было.
Пчёла докурил сигарету до фильтра, убивая чувство голода никотином, и потушил ту в стакане. Потом перевернул очередную страницу и замер вдруг, не сдержав почти охреневшего «Ух ты!..».
Анна с очередного снимка на него смотрела так, что Витя даже замер. Чёрные кудри обрамляли лицо, отчего особенно белой казалась кожа Князевой. Губы — уже красные, накрашенные так идеально ровно, что Пчёлкин бы обязательно в них поцелуем впился — оголяли зубки в искренней улыбке. Плечики, грудь и живот прикрывало белое платье в черный горох — почти типовое советское платье, какое Витя видел на многих московских девчонках, но на Князевой оно смотрелось как-то… невинно.
Но всё равно сильнее всех составляющих Пчёлкина взор Анин зацепил.
Глаза зелёные, с каплей примеси карего на мужчину смотрели, смеясь. Действительно, девушка смеялась над ним с фотографии, и Пчёла слышал её хохот спустя километры и года! Смех тонкий, высокий, напоминающий перезвон колокольчика.
Витя признал почти, что у него лицо сделалось горячим, как от румянца.
Она так ему на этой фотографии понравилась… Одновременно казалась сдержанной, но взгляд глаз, что были почти в тон с цветущими деревьями на заднем плане, таким задорным выглядел, что у Пчёлы мелко дрогнула ладонь. Он попытался дальше альбом посмотреть, но страница скользнула меж пальцев, не захотев переворачиваться, и тогда Витя решил, что это знак.
Рэкетир достал из кармана пиджака, сброшенного на соседнее кресло, портмоне и вложил к купюрам фотографию Анны.
Он закрыл кошелёк так, чтобы снимок не смялся, и откинул от себя, выдохнув тяжело. Ему… просто очень она понравилась там. Да в принципе, Князева Пчёле нравилась, вот прям серьёзно, не только на фотке конкретной, просто… очень уж приглянулась.
Запала в душу, умная привлекательная зануда. Всей собой запала.
Витя решил, что вернёт снимок, если Анна заметит пропажу и возмутится его маленькой, почти безобидной краже. Но пока Князева не обнаружит нехватку снимка, это фото у Пчёлы побудет. Радовать его станет каждым случайным взглядом.
Он откинулся на спинку дивана, отложил альбом в уверенности, что остальные снимки на него таких эмоций не произведут, и прикрыл глаза в тишине, какая снова на виски надавила шипастым обручем. Мысли кружились в голове, как на старой — и оттого медленной — карусели, и отчего-то относили его в то время и место, в котором Витя не был никогда.
Его фантазиями и размышлениями, напоминающими и отраву, и противоядие, встретила Рига восемьдесят девятого года.
Интересно, поладил бы он с Аней Князевой, если
