наверное, слышала…
– Про суд? Слышала. И считаю, что ты должен подать на них иск – за моральный ущерб. – Она приоткрыла один глаз и ухмыльнулась.
– Да ну их. Отпустили, и хорошо.
– Я слышала, у тебя был хороший адвокат. Сама Сандра Джонсон, – не унималась девушка.
– Хороший, – буркнул молодой человек.
Ему было неприятно вспоминать ни то время, что он провел вместе с женщиной, годящейся ему в матери, ни то, что он нашел на своей подушке пару недель назад. После этого он решил уехать. Без цели, без конечной точки. Просто в то же самое утро прыгнул в машину и уже к обеду был далеко от ставшего уже ненавистным города. Он убегал. Но в глубине души понимал, что от себя не убежишь.
Он подхватил свою доску и пошел вдоль берега к парковке. Лиана брела следом, отставая на пару шагов, но даже спиной можно было почувствовать, что она не сводит с него глаз. Любопытные, но пугливые чайки разбегались в разные стороны от их приближения, смешно семеня ножками, а потом взлетали бело-черным облаком в небо, окрашенное розовым в лучах восходящего солнца.
– Ненавижу чаек, – буркнул Габриэль себе под нос, но девушка его не слышала. Как завороженная она смотрела на пестрящих в воздухе птиц.
***
Есть в жизни такие дни, которые кажутся самыми обычными. Начинаются с семейного завтрака, стакана свежевыжатого апельсинового сока, утащенной из коробки конфеты с ликером и маленькой сморщенной вишенкой внутри, пока мама отвернулась и не видит, шелеста газет, с которыми отец идет в туалет, лишь бы отдохнуть ненадолго – уже устал от возни детей и ворчания жены, хотя на часах только одиннадцать. Завтрак плавно перетекает в обед, потому что больше нечем занять себя в дождливое воскресенье – слишком дождливое, чтобы ехать в парк или хотя бы в торговый центр. Да и покупать там особо нечего. Вроде, все есть. После обеда можно отдохнуть друг от друга, разбрестись по своим комнатам и почитать, засыпая уже на второй странице, и проснуться от умопомрачительного запаха запекаемой в духовке курицы на подушке из соли – мама уже опять у плиты. И как она не устает? Ужин проходит за разговорами ни о чем и заканчивается еще теплой яблочной шарлоткой. Нежной, воздушной, с хрустящей корочкой сверху, а снизу – целая гора запеченных яблок вперемешку с кислыми ягодами брусники. Хочется съесть еще кусочек, но уже не лезет, и ты – также украдкой, как утром утащила конфету – отламываешь еще чуть-чуть хрустящей корочки и бежишь поскорее наверх. Пока мама не увидела и не отругала.
Такие часто и заканчиваются обычно. Вы вместе смотрите юмористическую передачу, сидя перед единственным телевизором в доме, а потом разбредаетесь по своим комнатам. И мама приходит, чтобы подоткнуть одеяло. А папа лишь заглядывает в дверной проем и желает спокойной ночи – он только что с улицы, где выкурил сразу две сигареты, чтобы накуриться перед сном. И не хочет, чтобы ты морщила нос и отворачивалась. Или говорила свое коронное: «Фуууу, папааааа!».
Но иногда все идет не так. И мама почему-то не приходит, а папа почему-то громко кричит, и слышится звук возни, грохот, слезы.
На следующий день ты узнаешь, что у мамы был нервный срыв. Она пыталась повеситься прямо на кухне, но папа успел ее спасти и все обошлось. И тебе бы надо думать о маме и о том, как хочется скорее увидеть ее. Но ты думаешь только о маленьком кусочке оторванной хрустящей корочки с яблочной шарлотки и о том, что это и была та последняя капля, толкнувшая маму в петлю.
Лиана не видела мать несколько недель. Сначала она была в больнице, и отец не хотел, чтобы дочки видели ее такой – замученной, уставшей, с темным синяком через все горло. А потом ее забрали в другую клинику. Туда, где лечат не тело, а душу. Так сказал папа. И теперь надо еще подождать, чтобы ей стало легче.
Но легче не стало. Прошло около шести месяцев с момента попытки самоубийства матери, а она все так же была на содержании в психиатрической лечебнице.
– Лиана, хочешь навестить маму? – в комнату заглянула голова отца. – Твоя сестренка приболела и останется дома. Но мы можем поехать. Я попросил соседку посидеть с ней. Да?
– Да, папочка, – прошептала девочка и спрыгнула с кровати.
Эти полгода дались Лиане нелегко, и сейчас, сидя в низкой красной спортивной машине, слишком молодежной и непригодной для семьи из четырех человек – каприз мужчины среднего возраста, – она прокручивала одну и ту же мысль: что, если последней каплей был оторванный кусочек хрустящей корочки с яблочной шарлотки?
– Папа, а почему мама сделала это? – она впервые задала этот вопрос, и отец растерялся.
– Она… просто устала, дочь, – чуть замешкавшись, наконец ответил он.
– Я хочу тебе кое в чем признаться. Но обещай, что не будешь меня ругать?
– Конечно, – отец нахмурился и быстро посмотрел на девочку, стараясь не спускать глаз с дороги.
– В тот день, помнишь, мы ели шарлотку?
– Что? – «Какую, к черту, шарлотку?»
– Мы ели шарлотку с яблоками и брусникой.
– Я не помню, – честно признался отец.
Лиана помолчала. Она вдруг передумала все рассказывать отцу – испугалась.
Остаток пути они проделали молча. Хорошо, что ехать было недолго.
Лечебница находилась на берегу моря, и это был первый раз, когда Лиана увидела желтый песок, уходящую в бесконечность морскую гладь и безумно красивых бело-черных птиц, копошащихся на берегу, кружащих над водой, парящих, взлетающих выше и потом бросающихся камнем в волны. Девочка пошла к высокому железному забору, отделяющему территорию больницы от пляжа, и, вцепившись в решетку, как завороженная смотрела за чайками, словно ничто другое не имело значения.
Мама выглядела как обычно, только немного заторможено. И этот темный спортивный костюм был ей совсем не к лицу. Они сидели в большой, покрашенной в светло-зеленый цвет комнате, заставленной круглыми столами и мягкими креслами. Во всю стену были встроены окна с решетками, и пляж, и чайки были как на ладони. Здесь пациенты встречались со своими родными и друзьями, общались между собой, смотрели большой, почти во всю стену, телевизор, читали. Тихая музыка лилась, казалось, отовсюду, окутывая и успокаивая присутствующих, как и свет, приглушенный и теплый. Им принесли чай в больших кружках и тарелку овсяного печенья. Мать отламывала его по кусочкам, окунала и смотрела, как осыпаются на дно размоченные горячей водой хлопья.
– Нравятся чайки? – голос матери звучал бледно и безжизненно. Они сидели у
