своей совестью и с Богом — и почила мирною христианскою кончиной. В последние дни священник ежедневно приобщал ее Святых Христовых Тайн, и она до последней минуты была в светлой памяти.
Это была женщина огромной силы духа и, уходя, все еще находила в себе крепость приободрять и укреплять домашних. Нашла она несколько утешительных слов и для подошедших проститься Натальи с Михаилом. Только единожды, уже без посторонних глаз, подавшись к мужу, она ослабела духом и скорбно просила «побыть рядом». Но уже в следующее мгновение взор ее твердел неукротимой волей и, уносясь далече, она шептала воспаленными губами: «Последнюю мысль тебе отдаю… прости за все… Счастья тебе желала, моя Россия, и, может, ошибалась…»
Она скончалась на руках преданного Алексея, и он долго прижимал к сердцу, не опускал на подушку теплое тело жены, не в силах поверить страшному таинству смерти самого близкого и драгоценного человека. Осознав свершившееся, он застонал, пронзительно и жадно вглядываясь в померкшие глаза, и, зарыдав, склонился, безнадежно приникнув к обмякшему плечу… В эти минуты, отвернувшись к светлому проему окна, мучительно собирая остатки воли и сдерживая плач, Капитолина читала канон на исход души…
Глава 19
На похороны приехал потрясенный Беринг. Правда, пробыл только день — ему требовалось спешно возвращаться в Париж. На отпевании и похоронах вся округа почтила память заслужившей всеобщее уважение Марии Сергеевны, но Алексей, кажется, едва замечал окружающих. Он стал подобен пересохшему колодцу. Ходил с воспаленными от бессонницы глазами, говорил кратко и отстраненно, передвигался механически, не осознавал до конца происходящего и толком не мог ни на чем сосредоточиться.
В церкви на отпевании появилась и наглухо повязанная черным платком Дарья — стояла высокая, строгая, с бликами свечного пламени на красивом скорбном лице. При виде жалкой фигурки потерянного Сережи и зареванного личика пухленькой Любушки, цеплявшейся за юбку Капитолины, ее материнское сердце дрогнуло от глубокой жалости. Кажется, в первый раз она искренне раскаялась в давнем недоброжелательстве. На церковном дворе Дарья приблизилась к усталой, растрепанной Наталье Кляпиной, отчаянно и безуспешно укачивавшей на руках кричавшую новорожденную, и промолвила коротко:
— Дай-ко пособлю колыхать…
Наталья недоверчиво глянула на нее, но, вглядевшись в Дарьины глаза, молча передала ей младенца.
Последующие дни представляли собой сплошной кошмар. На Софью Павловну было страшно взглянуть: Машенька была младшей дочерью, самой близкой и дорогой. Несчастная женщина, пережившая любимое дитя, убивалась днем, рыдала ночью, стонала даже во сне. От неуемного горя у нее стало прихватывать сердце — и она слегла. К сожалению, ее вера была скорее данью традиции, оставаясь поверхностной, и Софья Павловна не могла найти себе в ней истинного, верного утешения.
Сергей… ему было не легче. Он был ближе всех к матери и теперь словно оцепенел: отвечал односложно, стал болезненно самоуглублен и сосредоточен; порой его побледневшее личико начинало кривиться и губки прыгали помимо воли. Рыжеватая Любаша часто горько плакала — потому что плакали кругом все — и широко размазывала слезы по лицу пухлыми кулачками. Одна только крошечная Анна невозмутимо посасывала соску, но — удивительное дело — с самых первых дней была на редкость серьезной и неулыбчивой, словно чувствуя, сколько горя было связано с ее появлением.
В эти дни Капитолина сбилась с ног: похороны, хозяйство, дети — все разом обрушилось на нее. Ей давно было нужно возвращаться в Белград, но бросить детей на заболевшую Софью Павловну и раздавленного горем Алексея не представлялось возможным. Она обратилась к отправлявшемуся в Пряшев соседу с просьбой взять на себя труд отправить телеграмму отцу Иову с мольбой о совете и молитвенной поддержке:
«М. С. скончалась. С. П. плоха. А. почти безумен. Пропадаем».
Ответ не заставил себя ждать. К своему крайнему изумлению, уже дня через три-четыре Капитолина с оказией получила от отца Иова такое же лаконичное послание:
«Благословляю остаться, дальше как Господь управит. За призрение сирот Бог во всем покроет.
О. Иов».
Капитолина снова и снова пробегала глазами по прыгающим строчкам, силившись добраться до смысла, который как-то все ускользал от нее… Ей трудно было решиться надолго покинуть Белград, оставить выстраданную учебу, но она искренно жалела своих «маленьких соколят» и безоговорочно верила старцу. И не посмела ослушаться.
* * *
Капитолина слала в Белград отчаянные письма. За нее ходатайствовали в университете все те же друзья Виктора Лаврентьевича. Ввиду чрезвычайных обстоятельств в университете ей позволили оформить бессрочный отпуск.
Заботы о детях и хозяйственные хлопоты с новой силой закружили Лину. Она все чаще с тревогой посматривала на устранившегося от всего и раздавленного Алексея, который вдруг начал метаться, предаваться отчаянию, и хуже того — искать забвения в пьянстве. Сергунька поначалу робко-вопросительно, с затаенной надеждой поглядывал на отца, подсознательно ища в нем поддержки и утешения, но тому было не до сына. Мальчик был глубоко привязан к матери — и теперь замкнулся, стал раздражительным и глядел исподлобья, почти враждебно. Любаша тоже откровенно скучала по матери: стала плохо есть, капризничала, жаловалась, что у нее «болит зивотик», и часто плакала «за компанию», глядя на старших, не понимая точно происходящего, но чуткой детской душой постигая, что свершилось что-то непоправимое. Переехавший к ним для прохождения школьного курса Степан был печальнее и молчаливее обыкновенного. Атмосфера траура и безысходности, безусловно, действовала и на него. К тому же подросток мысленно примерял потерю матери на себя, и любящее сердце его болезненно содрогалось от этих страхов… От безвыходности взяли кормилицу из села для Аннушки, бывшей на удивление спокойным дитем. Уже теперь в младенце явственно виднелась поразительная схожесть с матерью.
Капитолина разрывалась между детьми и хозяйством. Софья Павловна по состоянию здоровья была плохой помощницей. Старая женщина постоянно плакала и, кажется, даже передвигалась как бы поневоле. Ей было не до хозяйства, и только любовь к внукам заставляла не раскисать. Но вот душевных сил утешать детей Софья Павловна не находила. Когда пару раз она заговаривала с ними о том, что «мамочка теперь на небесах», у нее самой перехватывало дыхание, лицо искажалось. В итоге все завершалось всеобщим ревом и отчаянными стараниями Капитолины отвлечь детей. В конце концов девушка была вынуждена откровенно попросить Софью Павловну оставить эти «сеансы» утешения, чтобы не нарушать хрупкого душевного равновесия ранимых детей.
Неожиданно Лине на помощь пришла Дарья. Справившись с делами, она не раз пешком отправлялась в Ястребье, чтобы помочь по хозяйству, а заодно повидать своего Степушку. Подвязав тяжелую косу косынкой и подобрав
