как внутренние, так и внешние благоприятные условия для нападения на своего заклятого врага, державу Алтан-хана»[640].
* * *
В канун выступления на войну против империи Цзинь произошло событие, которое лишний раз подтвердило, какое большое значение Чингисхан придавал божественному вспоможению Небесного владыки: отнюдь не меньшее, чем превосходству военных сил.
Тогда Чингисхан «…один… поднялся на вершину холма (горы Бурхан халдун. — А. М.), развязал пояс и набросил его на шею, развязал завязки кафтана, встал на колени и сказал:
„О Господь извечный (Всевышний Вечный Тэнгри. — А. М.), ты знаешь и ведаешь, что ветром [раздувшим] смуту, был Алтан-хан и начало распре положил он. Он безвинно умертвил Охин бархага и Амбагай-хана, которых племена татар, захватив, отправили к нему, а те были старшими родичами отца моего и деда, я же домогаюсь их(цзиньцев. — А. М.) крови, лишь мстя [им]. Если ты считаешь, что мое мнение справедливо, ниспошли мне свыше в помощь силу и [божественное] вспоможение и повели, чтобы с высот ангелы и люди, пери и дивы стали моими помощниками и оказывали мне поддержку!“ С полнейшим смирением он вознес это моление…»[641]
В связи с этим молением Всевышнему Вечному Тэнгри обращают на себя внимание несколько моментов.
Во-первых, это был первый «мистический опыт» личного общения Чингисхана с Верховным божеством монголов. До этого ничего подобного не было: о повелениях (тору. — А. М.) Всевышнего Тэнгри Чингисхан узнавал от, так сказать, настоятелей: Хорчи, Тэв Тэнгэра, бэхи ноёна Усуна.
Во-вторых, свидетельства древних источников о «мистическом опыте» общения Чингисхана с Верховным божеством монголов перед походом против империи Цзинь дали основание современным исследователям сделать важные выводы, касающиеся дальнейшей эволюции мировоззрения Чингисхана: в первое десятилетие существования Великого Монгольского Улуса постулаты древних верований кочевников, тэнгрианства, при непосредственном участии самого Чингисхана получили дальнейшее развитие, были в значительной степени переосмыслены.
«Прежде, во времена империй Хуину и Тюрков (и впоследствии, вплоть до объединения Чингисханом всех монголоязычных племен. — А. М.), тэнгрианство обусловливало создание культа власти Хана только над определенным кочевым народом. Иначе говоря, представление о Всевышнем Тэнгри не распространялось на весь мир, а ограничивалось лишь определенным государством. Поэтому и власть Хана, уповавшего на силу Всевышнего Тэнгри, не могла распространиться за пределы данного государства.
Но затем Чингисхану пришло на ум, что Всевышний Тэнгри является сверхъестественной Высшей силой, которая решает судьбы всего мира и на которую он может опираться, осуществляя праведные действия и верша справедливый суд за пределами Великого Монгольского Улуса. Именно поэтому он обратился к Небесному владыке, когда вознамерился пойти в поход на империю Цзинь, дабы „отмщением отомстить“ цзиньцам за безвинно умертвленных сородичей и наказать их императора за непризнание своей суверенной власти, которую даровал ему Всевышний Тэнгри.
По мнению Чингисхана, „люди, которые не следуют воле Всевышнего Тэнгри, являются мятежниками, восставшими не только против Великого монгольского хана, но и против Всевышнего Тэнгри. И поэтому монголы имеют законное право, которым они наделены Небесным владыкой, их наказать и подчинить ханской власти“»[642].
И наконец, в-третьих, Чингисхан не только сам уверовал в то, что «его личная судьба, точно так же, как и судьба других людей и всего мира, находится в руках высшего, бесконечно высокого и не подлежащего критике существа; а таким существом может быть только Бог (Всевышний Тэнгри — А. М.)»[643], но и захотел убедить в этом всех своих подданных и повести их за собой как за непосредственным исполнителем воли Всевышнего Тэнгри.
И своим непосредственным общением с Верховным божеством монголов перед походом против империи Цзинь Чингисхан стремился воодушевить своих подданных, укрепить в них веру в правоту совершаемых ими деяний, «в силу и (божественное) вспоможение» Небесного владыки, который «поведет его войска мстить за оскорбления и обиды его родичей (и его самого. — А. М.), которые являются оскорблениями Неба (Всевышнего Тэнгри. — А. М.)».
* * *
Эта война монголов против империи Цзинь началась весной 1211 г., продолжалась 24 года и закончилась во время правления Угэдэй-хана в 1234 г. В нашем повествовании главное внимание будет уделено ее первому этапу, когда Чингисхан лично руководил боевыми действиями монгольской армии.
Благодаря тщательно продуманному и организованному Чингисханом порядку движения боевых колонн монгольской армии удалось до поры до времени сохранить в тайне приближение монгольских войск к границам империи Цзинь[644]. Когда же информация о приближении монгольской армии была доведена до чжурчжэньского императора и он убедился в ее правдивости, стремясь избежать любых «пограничных несогласий», грозивших перерасти в серьезные военные противостояния, чжурч-жэньский Алтан-хан прежде всего попытался замириться с Чингисханом. Но после отказа последнего от примирения чжурчжэньскому Алтан-хану ничего не оставалось делать, как мобилизовать все силы на отражение нападения монголов и уповать на свою эшелонированную оборонительную систему.
Следует отметить, что к оборонительным действиям чжурчжэньская армия была неплохо готова. На северо-западных рубежах империи Цзинь, на границе с монгольскими племенами для обороны от нападений последних в 1138–1198 гг. цзиньцами была выстроена первая пограничная линия (эшелон) имперской военнооборонительной системы[645].
Заметим, что речь здесь идет об участке Великой Китайской стены, — так называемой внешней или Новой стене[646]. Внутренней же Великой стеной, речь о которой пойдет ниже, называют второй эшелон оборонительной системы, которая непосредственно «заслоняла собою Пекин, охраняемый ею от вторжения варваров»[647].
Сформированные чжурчжэньским правительством из давно служивших солдат отряды вечных военных поселений, а также пограничные нечжурчжэньские племена, размещенные на заставах и в крепостях, прикрывавших проходы во Внешней стене, по мнению цзиньского Алтан-хана, должны были преградить путь армии Чингисхана, преодолевшей пустыню Гоби: задержать прорыв крупных монгольских отрядов до подхода основных чжурчжэньских сил и препятствовать просачиванию мелких отрядов противника.
Цзиньцы, ничтоже сумняшеся, возлагали особую надежду в защите своих границ на племя онгудов, многие годы несших пограничную службу на северо-западных рубежах империи Цзинь. Им оказалось невдомек, что у вождя онгудов Алахуши дигитхури «были склонность ирасположение к Чингисхану»[648]. Еще в 1204 г. он не только тайно сообщил Чингисхану о том, что не поддался на уговоры найманского Таян-хана напасть на улус «Хамаг Монгол» с тыла, но и фактически изъявил монгольскому хану свою покорность.
Правда, монгольский военный историк X. Шагдар относит это событие к 1210 г., когда Алахуши дигитхури «стакнулся с Чингисханом и сдал ему укрепленный проход в стене… Вследствие этого Чингисхан чрезвычайно расположился к нему и приказал отдать ему в жены дочь»[649]. Так «дочь владыки (Чингисхана. — А. М.), Алаха бэхи, была пожалована в замужество онгудам»[650].
Из наставления, данного Чингисханом дочери Алаха бэхи, явствует, что отец в преддверии похода на империю Цзинь возлагал на
