за поникшими оградами и черными провалами окон покосившихся домов.
Понимало ли старое дерево ее переживания? Было бы лето — можно было бы укрыться в зелени ветвей. А сейчас, когда вокруг уже лежал снег, спрятавший под собой Бергород, все деревья спали. Береза неохотно, словно лениво, откликалась: Марику разом затрясло крупной дрожью, аж зубы застучали, а потом стало вдруг нестерпимо жарко. По спине побежали капли пота, волосы под платком взмокли.
— Спасибо, матушка, — шепнула она и отпустила дерево.
К телеге она вернулась чуть ли не вприпрыжку. Сейчас можно было бы и вернуться назад, туда, где все еще нуждались в помощи больные люди, но ведьма понимала, что прилив сил — временный. Надо воспользоваться им, чтобы умыться, перекусить и проверить всех домочадцев. Болели в доме многие: и Марфа, и Катерина, и Никитка, и еще несколько отроков, но болели, кажется, легко. А Варька и вовсе уже шла на поправку и вовсю прыгала по дому, радуя присматривавшую за ней Сельву.
25-2
Была уже глубокая ночь, в доме Бурого все спали. Как-то само собой у Марики получалось уже чувствовать, тихо здесь, или суетно, или случилось что. Наверное, ведьмино чутьё в последние дни обострилось, и неудивительно: столько она ещё свой дар не использовала. Гром спрыгнул с телеги ещё в порту, измученная лошадка едва перебирала копытами. Но ей хорошо: завтра в повозку запрягут свежую, да и стражник сменится. А ведунов заменить некому, мало кто из лекарей рвался в рыбацкую слободу. У них были дела поважнее.
Ольг ждал ее у ворот, она его, скорее, почуяла, чем увидела. Сегодня небо было затянуто тучами, не светили ни звезды, ни луна, и только масляный фонарь в руках княжича ронял неровные желтые отсветы на вытоптанный снег.
— Завтра ты останешься дома, — сурово объявил Ольг, даже не удосужившись поприветствовать Марику. — Хватит, всех не спасти.
И рывком снял ее с телеги.
Взмахом руки отпустил стражника, сам распряг лошадь и отвёл на конюшню.
Марика ждала его на улице, вся дрожа. Без него вдруг сделалось холодно и тоскливо. Ей даже в голову не пришло нырнуть в тёплое чрево дома, важно было дождаться Ольга и зайти с ним. Рука об руку. Она уже понимала, что до умопомрачения любит этого мужчину, но понимала также, что будущего у них нет. Не снималось проклятье даже самой крепкой любовью. И поцелуи, украденные у темноты, не помогали ничуть.
— Почему в дом не пошла, глупая? — он появился из тьмы уже без светильника. Обнял ее надежными руками, прижался горячими губами ко лбу, сдвигая вдовий платок. — Холодная вся. Ты ела сегодня?
— Утром.
Она обхватила его руками, силясь вжаться в могучее тело, врасти в него, стать одним целым. С ним хорошо и спокойно. Поживет в этом доме до конца зимы, а потом уйдёт. Леса большие, место для ведьмы найдётся. Но пока… хотелось любви. Хотелось взахлёб о ней кричать, плакать, биться об его грудь, шептать, петь, смеяться. Но Марика молчала. Скажет — и уйти уже не сможет. Пока вслух не прозвучало, будто и нет этого.
Он повёл ее в дом, не выпуская из объятий. Ольг позволял себе такую близость только тогда, когда не было посторонних глаз. И бросил бы все сейчас, нашёл этого проклятого колдуна, вытряс из него дух, но нельзя. Люди болеют. Сейчас люди были важнее всех его желаний.
— Тебе надо поесть, — тихо говорил он. — Сядь, я положу. Хлеб есть свежий, мясо. Горячего взвара сейчас налью.
— Я сама, не нужно.
— Сиди. Расскажи, как день прошёл. Мне интересно.
— Как и вчера. Люди болеют. Много новых заболели, но есть и те, кто на поправку идёт. Не хватает рук. Накормить, переодеть, затопить печь. Нужны одеяла, наверное. И солома, перекрыть провалившиеся крыши. А в чёрном окрае есть вдовы с детьми, их некому кормить, некому им помочь. Старухи есть, никому не нужные…
— Одеяла найдём. Боярин Никита Кожевенник открыл свои закрома. Отдал и зерна, и солонины, и окорока. И яблок ещё несколько мешков. А Васька Правый предложил свои склады под лазарет, но я сказал, что уже не надо. Поздно. Все равно все заболели. Василий разобиделся даже, что ничем помочь не может. Скажу ему, пожалуй, про одеяла да про солому.
Марика сонно улыбнулась. Славно все же, что общая беда бояр не рассорила, а заставила объединить силы. Конечно, начало положил Ольг, не удивительно, он же на месте усидеть не может, но и остальные не осрамились, всеми силами помогают.
— Лекари готовы помогать, — монотонно продолжал Бурый, едва сдерживая зевоту. — Совет сегодня решил, что платить им будет тогда, когда больных не будет. А если болеют и умирают люди, то плохо они работают, бить их палками надобно.
— Нельзя так с лекарями, разбегутся.
— А мы хорошо платить будем в доброе время, золотом. Эти убегут — новые прибегут. И надобно травник писать, и книгу, чтобы рецепты всяких отваров там были. Я слышал, что за морем есть такие лавки, где не просто травы продают, а уже пилюли и всякие зелья. Надо туда отправить наших отроков на обучение, и такие в Бергороде открыть.
Марика хотела было сказать, что сама научить может, и Гром ещё есть, но вовремя захлопнула рот. И сама бы не отказалась что-то новое узнать. А вдруг там, за морем, другие травы и другие рецепты? Правильно Ольг говорит, нужно отправлять учеников.
— Знаешь, душа моя, вместе мы со всем справимся, — Ольг смотрел на неё и улыбался тихо. — Иногда я думаю, что все плохо, что я не сдюжу… а ты возвращаешься, и все становится хорошо.
Самое время было спросить его, зачем, почему, что он в ней нашел такого, но она снова промолчала. Что бы ни нашел, пусть смотрит вот так, с нежностью. Пусть прикасается бережно. Пусть говорит теплые слова. Марика будет впитывать их, как сухая земля капли дождя, и точно знать: ее любили. Был в ее жизни человек, который ее любил.
Нет, кажется, муж ее покойный тоже любил. Хороший был мужчина, добродушный, спокойный, а что не очень умный, так у Марики ума на двоих хватало. Но она-то его не любила, только снисходила до него, терпела, принимала. Ей тогда казалось, что лучше и быть не может, так в
