Книга Декабристы - Милица Васильевна Нечкина

«Восшествие на престол императора Николая I» была сначала написана для самого узкого круга читателей из царской семьи — два ее первых издания имели тиражи лишь по 25 экземпляров. Когда творение Корфа было тщательно оценено царствовавшим домом и верхами правительственной аристократии, можно было рискнуть и на его широкое распространение. В 1857 г. вышло третье ее издание — «первое для публики». В этот момент правительственные круги наиболее остро ощущали необходимость в развенчании декабристов.

В 1856 г. в связи с коронацией Александра II декабристы были амнистированы и получили разрешение вернуться в европейскую Россию. Это опять оживило в общественных кругах интерес к декабристам. В этой обстановке и вышла впервые «для публики», в качестве противоядия против декабристских идей, книга барона Корфа.

Революционное движение в России усиливалось, стали ясно чувствоваться признаки приближения революционной ситуации конца 50-х — начала 60-х годов, которая вырвала у правительства крестьянскую реформу. Разгром в Крымской войне усилил недовольство народа и дал дополнительный толчок революционному движению.

Нужно было «поддержать монархическое начало» в России и доказать, что в России, по выражению Корфа, «покорной, преданной, богобоязливой, царелюбивой России», не может привиться чуждое западное революционное начало.

Книга Корфа «Восшествие на престол императора Николая I» подновляла ту же самую концепцию, которую развивали правительственные сообщения о восстании и «Донесение Следственной комиссии»: «…В то время, когда большая часть войск присягала в совершенном порядке и огромное большинство народонаселения столицы с умилением произносило или готовилось произнести обет вечной верности монарху, с таким самоотвержением и с такими чистыми помыслами решившемуся возложить на себя венец предков, скопище людей злонамеренных или обольщенных, обманывающих или обманутых, стремилось осквернить эти священные минуты пролитием родной крови и дерзким, чуждым нашей святой Руси преступлением»[79],— вот наиболее подробная формула о смысле восстания в книге Корфа, которую Герцен назвал «подлым сочинением придворного евнуха, достойным византийского ритора или бонапартистского префекта»[80]. Правительственный агент лживо замалчивал программу декабристов: из книги Корфа читатель не мог узнать, чего собственно хотели декабристы и что они были намерены делать. Ни слова не было об освобождении крестьян. Дважды упомянутое мельком слово «конституция» один раз фигурировало в анекдоте о том, что солдаты считали ее именем жены цесаревича Константина, другой раз — в рассказе о переговорах генерала Сухозанета с «бунтовщиками», когда «несколько офицеров и посторонних людей распутного вида с ругательством спрашивали, привез ли он конституцию, и грозились на него». Больше о конституции не было сказано ни слова. Изолировать совершенно декабристов от сочувствующей общественной среды, показать их якобы полную разобщенность с солдатами и отсутствие поддержки в массах, доказать, что помыслы горсти злоумышленников совсем не были помыслами массы — такова цель барона Корфа. Организация декабристов — это «горсть молодых безумцев, не знакомых ни с потребностями империи, ни с духом и истинными нуждами народа».

По утверждению Корфа, солдаты, увлеченные декабристами, якобы оказались «только жертвами коварного подлога». Совершенно в духе теории официальной народности, борясь с революционной идеей о враждебности русского парода царизму, Корф утверждал: «Народ наш гнушается всяким преступным замыслом против царственной семьи, искони являющейся предметом его любви и благоговения»[81]. Боясь как огня роста популярности декабристов, Корф боялся даже называть их имена, связывать какое-либо крупное по значению действие декабриста с фамилией определенного лица. «Один мятежник», «один офицер из числа бунтовщиков», — так обычно пишет он; еле-еле процедил он сквозь зубы имена Рылеева, Каховского и некоторых других декабристов.

В правительственной версии имелось одно резкое противоречие: оставалось неясным, почему так волновали правительство действия «горсти молодых безумцев», бессмысленность мятежа которых якобы была очевидна сама по себе. Почему, например, при первом сообщении о якобы столь ничтожном заговоре Николая I, по словам Корфа, «объял несказанный ужас»?

Эту же официальную правительственную концепцию в позднейшей литературе развивали М. И. Богданович, Н. Ф. Дубровин и ряд других авторов, но их изложение ведется в более спокойных тонах.

Печати со следственного дела декабристов были впервые сняты для М. Богдановича, но он использовал его крайне осторожно и тенденциозно скупо (при этом «Русская Правда» Пестеля осталась ему недоступной). Имел доступ к следственному делу и академик Н. Ф. Дубровин, но Александр III взял с него слово не печатать никаких выдержек из следственного материала и ограничиться лишь отдельным изданием своей работы.

Работы упомянутых авторов — проявление идеологической борьбы с революционным движением во второй половине XIX в.

Реакционная концепция восстания декабристов бесславно кончила свое существование за границей после Великой Октябрьской социалистической революции в болоте белой эмиграции, где столетний юбилей восстания декабристов был ознаменован… панихидой по Николаю I. Часть белоэмигрантов приложила тщетные усилия, чтобы обрисовать декабристов своими «предками».

В борьбе с официальной версией восстания — реакционной и насквозь лживой — складывалась и крепла революционная концепция. Она преследовала прежде всего цель восстановления истины — характеризовать восстание как революционное, исторически закономерное, глубоко прогрессивное явление. Наряду с необходимостью бороться с официальной ложью тут действовало и законное желание осознать прошлое, разобраться в его содержании, почерпнуть опыт для дальнейшей борьбы.

Первой известной нам попыткой такого рода является сожженная Пушкиным X песнь «Евгения Онегина», дошедшая до нас во фрагментах. Пушкину же принадлежит замысел написать «Повесть о прапорщике Черниговского полка»[82] (рукопись осталась незаконченной).

Первыми революционными историками декабризма были сами декабристы — те из них, которые не сдались в казематах Петропавловской крепости и в сибирских рудниках и сохранили верность революционным идеям. Их было не так много, их понимание совершившегося было ограничено классовым сознанием революционеров-дворян, но именно в их среде созрело сознание необходимости запечатлеть совершившееся для потомства и передать его в верном освещении. «О нас в истории страницы напишут!» — говорил один из декабристов еще накануне восстания. Он ошибся — о них написали целые темы.

Декабристы разоблачили «Донесение Следственной комиссии». Особенно надо отметить резкий и правдивый разбор Михаила Лунина. Еще в сибирских рудниках и казематах возникала у декабристов мысль писать мемуары («Записки» Якушкина, Бестужевых и ряда других). Некоторые из этих мемуаров впадают в либеральный тон и дают неполную, а иногда и искаженную картину действительности, но такие произведения, как «Записки» Якушкина, Басаргина, Славянского общества, — ценные образцы революционной концепции декабризма, исходящей от самих декабристов. Они стремятся выявить закономерность, неизбежность движения, вскрыть его исторические корни, раскрыть его смысл. Долгое время эти произведения вели лишь рукописное существование: возникшая в 40-х годах рукопись об Обществе соединенных славян (так называемые «Записки Горбачевского») увидела свет лишь в 1882 г. При цензурных условиях николаевского времени нечего было и думать о публикации этих произведений.

Но все эти стремления осознать движение как революционное были лишь первой попыткой оформить революционную концепцию.