ему. Порой случалось, что человек, которому что-то рассказывали, вспоминал похожий случай из своей жизни и начинал немедленно его излагать, не дожидаясь, пока кончит первый рассказчик, причем каждый так увлекался, что не замечал, что его слушатель в это время тоже что-то рассказывает. Верх всегда одерживал наиболее горластый. Но иногда выигрывал и тот, кто имел слабый голос. Он повторял одну и ту же историю несколько раз подряд, пока хоть кто-нибудь ее не расслышит.
Баррингтон, который мало говорил, и поэтому считался идеальным собеседником, пользовался наибольшей популярностью − ему по очереди рассказали случаи из своей жизни несколько человек. Один рабочий сидел на опрокинутом ведре в дальнем углу комнаты, и по движению его губ было видно, что он тоже что-то рассказывает, хотя не было слышно ни единого его слова.
Когда шум немного утих, Харлоу вспомнил происшествие в семье, так запустившей дом, что хозяин решил их выселить. Отец семейства покончил жизнь самоубийством. В этом доме жили муж, жена и дочь − девушка лет семнадцати, и все они были горькими пьяницами. Особенно мать семейства. Она по нескольку раз в день посылала дочь в пивную на углу. Когда старика не бывало дома, каждый прохожий мог получить либо у матери, либо у дочери то, что ему угодно, за полпинты пива. Но ему, Харлоу, это и в голову не приходило. Обе женщины были такие уродины.
Конец этой истории был встречен недоверчивыми смешками.
− Слышал ты, что Харлоу рассказывает, Боб? − крикнул Истон Крассу.
− Нет. А что?
− Он говорит, что был у него однажды случай кое-чем попользоваться, но он не стал, слишком уж она была уродливой.
− Я бы на его месте просто глаза закрыл, − выкрикнул Сокинз. − Не отказываться же из-за такой чепухи.
− Ну, конечно, − сказал Красс под хохот всех присутствующих, − и я уверен, что этот тоже не упустил свой случай, хотя и прикидывается здесь сейчас этаким невинным младенцем.
− Я всегда подозревал, что Харлоу трепло, каких мало, − заметил Банди, − а теперь мы убедились, что так оно и есть.
Хотя все делали вид, что ему не верят, Харлоу настаивал на своем.
− Морды, что ли, тебе их нужны? − сказал Банди, наливая себе еще чаю.
− Вот именно. Вчера ночью меня интересовало вовсе не лицо моей жены, − заметил Красс и вслед за тем под громкий хохот дал подробный отчет о том, что произошло между ним и женой после того, как они вчера вечером отправились спать.
Этот рассказ напомнил человеку, сидевшему на опрокинутом ведре, очень странный сон, приснившийся ему с месяц назад:
− Мне снилось, что я карабкаюсь на вершину высокой скалы, или что-то в этом роде. Вдруг земля ушла у меня из-под ног, я покатился вниз и уцепился за первый же попавшийся пучок травы. И тут какой-то парень стал лупить меня по голове большущей палкой и требовать, чтобы я выпустил траву. Я проснулся и увидел, что моя старуха во всю глотку орет на меня и тузит кулаками. Оказалось, я тянул ее за волосы!
Пока в комнате продолжалось веселье, вызванное этим рассказом, Красс поднялся с места и направился к стене, где висело на гвозде его пальто. Он достал из кармана кусок картона размером восемь на четыре дюйма. На одной стороне его было что-то напечатано. Вернувшись на свое место, Красс велел всем замолчать и сказал, что сейчас он прочитает страшно интересную штуку − ему дал ее на днях один тип в баре.
Красс не был хорошим чтецом, но этот текст у него шел довольно гладко, потому что он читал его так часто, что выучил чуть ли не наизусть. Он был озаглавлен «Искусство портить воздух» и состоял из нескольких правил и формулировок. Чтение каждого пункта сопровождалось громким хохотом, и, когда Красс дошел до конца, захватанная картонка пошла по рукам − многим хотелось взглянуть на нее собственными глазами. Впрочем, некоторые из рабочих отказывались брать ее в руки и даже предлагали бросить в огонь. Однако Красс, как ни в чем не бывало, снова сунул картонку в карман своего пальто.
Тем временем Банди встал, чтобы налить себе еще чаю. От чашки, из которой он пил, когда-то отлетел кусок, и она вмещала мало жидкости, так что он обычно наполнял ее три-четыре раза.
− Кто-нибудь хочет еще?
Ему протянули несколько чашек и кружек. До этого они стояли на полу, а пол был очень грязный, поэтому, прежде чем опустить их в ведро, Банди, который все утро работал в канаве, вытирал донышки о свои штаны, как раз в том самом месте, где он имел обыкновение вытирать испачканные руки. Он наполнял кружки доверху, и, когда, держа их за верхний край, передавал владельцам, содержимое расплескивалось и текло у него по рукам. Под конец весь пол был залит лужицами чая.
− Вот говорят, господь все сотворил для разумной цели, − заметил Харлоу, возвращаясь к первоначальной теме, − хотелось бы мне знать, какая, черт побери, польза от клопов, блох и прочих тварей.
− Они сотворены для того, чтобы приучить людей к чистоте, − ответил Слайм.
− Занятно, да? − продолжал Харлоу, не обращая на Слайма внимания. − Говорят, что все болезни происходят от мелких-мелких насекомых. Если бы господь не изобрел микробов рака или чахотки, то не было бы ни рака, ни чахотки.
− Это одно из доказательств, что бога не существует, − сказал Оуэн. − Если верить тому, что вселенная и все живое придумано и сотворено богом, то получается, что бог сотворил всех этих болезнетворных микробов специально для того, чтобы мучить собственные творения.
− Ты мне сказки не рассказывай, − оборвал его Красс. − Над нами есть творец, приятель, и тебе следует об этом помнить.
− Если не бог создал мир, то откуда же взялся мир? − подхватил Слайм.
− Я знаю об этом не больше тебя, − ответил Оуэн. − То есть ничего не знаю. Единственная разница между нами в том, что ты считаешь, будто ты что-то знаешь. Ты считаешь, будто тебе известно, что бог сотворил вселенную, и сколько у него ушло на это времени, и почему он ее создал, и как долго она существует, и каков будет конец света. Ты воображаешь также, будто тебе известно, что мы будем жить после смерти, куда мы отправимся и что нас там ожидает. Ты смиренно полагаешь, что
