щеку со словами, адресованными сразу обеим женщинам:
— Зоюнчик, в предвкушении завтрашнего пиршества уже начинаю истекать слюной, а ты, Лизавета, не отнекивайся, шашлыки классные, разогреешь в микроволновке и будешь предаваться воспоминаниям о прекрасных часах, проведенных в нашей компании.
«Предаваться воспоминаниям», — мысленно повторила Лиза. Уже предалась и как-то не кстати. Она вдруг явственно ощутила прикосновение губ Саши и вдруг со странным смятением представила: а если бы это были губы Володи? Представила и… «Идиотка!» — обругала она себя, и тоже мысленно, заметив, как эти самые губы улыбаются.
К дому подъехали, когда на улице было уже темно. Гриневич притормозил у самого подъезда, явно вознамерился выйти из машины, но Лиза его опередила — распахнула дверь и буквально выскочила со словами:
— Спасибо, Володя, мы прекрасно добрались, я пойду.
Все это она не просто сказала, а выпалила скороговоркой и тут же сама на себя рассердилась: чего это я, будто он за мной гнаться собрался?! Совсем спятила, еще обидится ненароком!
Она не хотела, чтобы Володя обиделся. И, по большому счету, не хотела, чтобы он тут же уехал. И чтобы он пошел за ней, тоже не хотела. Она сама не знала, чего хотела, а такое с ней случалось редко.
Это все от ненужных воспоминаний о Саше. И от ненужных ассоциаций…
Она собиралась уйти, но отчего-то продолжала топтаться на месте, прижимая к груди сверток с шашлыками, а к боку сумку и наблюдая, как Гриневич вылезает из машины и щелкает сигнализацией. «Жигули» весело пискнули, и Гриневич сказал:
— Я тебя провожу до квартиры.
— Зачем? — испугалась Лиза и тут же смутилась от осознания, что Володя конечно же ее испуг заметил и совершенно непонятно, как он это истолкует. Ей очень хотелось, чтобы он истолковал это правильно, но она опять же не знала, как должно быть «правильно». — Нет, конечно, ты можешь проводить, — забормотала она, — просто я подумала, уже поздно, тебе пора домой, а ты и так меня подвозил, а у тебя могут быть какие-то планы…
— Нет у меня никаких планов, — перебил Гриневич и двинулся к подъезду.
Лиза засеменила следом, все так же вцепившись в пакет и поддергивая плечом сваливающийся ремень сумки.
В лифте уже пять дней не было света. Лизе это, разумеется, не нравилось (чего хорошего, когда в кабине, словно в склепе), но вовсе не пугало. Она с детства имела привычку не входить в лифт с незнакомыми мужчинами, а со знакомыми чего уж бояться? Пару раз она попадала на соседа с самого верхнего этажа, ворчливого старика, который весь короткий путь негодовал по поводу темного лифта, причем адресуясь именно Лизе. «Вам, молодым, на все наплевать, — бурчал он, — из-за вас один разор, работать вы не хотите и потому лифтами не занимаетесь!» Первый раз Лиза не отреагировала, второй осторожно заметила, дескать, она учительница, а не лифтер, на что немедленно получила: вот из-за плохих учителей и лифтеры вырастают плохие.
Володя не ворчал, не бурчал и вообще никак не комментировал проблемы лифтового хозяйства — просто стоял молча и, как показалось Лизе, настолько близко, что она ощущала щекой тепло его груди. От этого тепла — то ли реального, то ли кажущегося, — в щеке начало жарко покалывать. Лиза отпрянула, но щека продолжала гореть, и, как только двери лифта распахнулись, Лиза буквально кинулась в проем, обрадовавшись, что на площадке тоже не горит свет и Володя не сможет увидеть в темноте ее пылающую кожу.
— Господи, и тут закончилось электричество! — произнес ей в затылок Гриневич и подхватил Лизу за локоть.
— Ерунда! Уж здесь я и в кромешной тьме не заблужусь и в собственный замок всегда ключом попаду! — нарочито бодро сообщила Лиза и, решительно высвободив из Володиных пальцев локоть, направилась к двери.
Она сделала несколько шагов и…
В какой-то момент ей показалось, что вместо привычного подъездного кафеля у нее под ногами образовался скользкий-прескользкий лед. Или лужа киселя растеклась. Или масло разлилось, как у Булгакова, по вине неловкой Аннушки… Одна нога поехала вправо, другая влево, Лиза взмахнула руками, силясь сохранить равновесие, пакет с шашлыками шлепнулся на пол, сумка соскочила с плеча, больно ударив по ноге. Все это произошло в секунды, а следом, не удержав-таки равновесия, Лиза всем телом полетела вперед, вцепившись свободной от пакета рукой в падающие очки и с ужасом сознавая, что сейчас рухнет на пол и хорошо, если удастся спасти очки, — дорогие, на которые она специально копила, как, впрочем, и на изгаженный плащ.
Удивительно, но она действительно успела обо всем этом подумать — вот что значит скорость мысли, особенно перепуганной!
Гриневич подхватил ее в последнее мгновение. В то мгновение, когда Лиза уже готова была распластаться на полу и даже пробороздила коленкой по чему-то вязко-твердому, и очки все же выпали из ладони, но успели зацепиться дужкой за палец. Что-то, похожее на крылья, подхватило ее тело и взметнуло вверх, и этим «что-то» были конечно же руки, и Лиза повисла на них, крепко зажмурившись.
— Лиза, ты цела? — услышала она над своим ухом, открыла глаза и осторожно повернула голову на звук.
Она зависла над полом, а Володя стоял над ней в нелепо-согбенной позе, почти навалившись грудью ей на спину.
— Я цела, — с трудом выдавила Лиза, напяливая на нос чудом уцелевшие очки, и вдруг ощутила, что лежит грудью и животом на Володиных ладонях, и эти ладони слегка подрагивают, отчего и по груди, и по животу начинают бегать мурашки. — Я цела! — повторила она громко и заерзала, пытаясь высвободиться, распрямиться, принять вертикальное положение.
Господи, какая идиотская поза! И какая идиотская ситуация! Повалилась, как куль, и подхватили ее, как мешок, который за что схватили, за то и схватили, не разбираясь, за что можно, а за что нельзя, — лишь бы не развалился, и никакая труха из него не посыпалась.
— Осторожно, тут скользко, — сказал Гриневич и поставил Лизу на ноги. — И плохо видно.
Он переместил ладони на ее бока и легонько подтолкнул к двери. Лиза сделала шаг вперед, запнулась о лежащую на полу сумку, наступила на пакет с шашлыками и чуть было вновь не потеряла равновесие.
— Да что ж это такое! — произнесла она едва ли не с отчаянием.
— Сейчас откроем дверь, включим свет и разберемся, что это такое, — пообещал Гриневич, крепко обхватив одной рукой Лизу за талию, а другой поднимая сумку. — Где у тебя здесь ключи?
Сумка была скользкой и липкой, даже прикасаться к ней было противно, и Лиза осторожно, двумя пальцами, принялась расстегивать замок на боковом кармане, извлекая ключи. Затем она вставила
