не один стармех подсчитывает убытки. Кто-то мрачно сострил нынче:
— Непредвиденное недовыполнение по перевыполнению.
Но большинство озабочены совсем другим — грузиться предстоит на рейде, а это всегда долго, это лишние нервы, это ограниченная возможность размяться на берегу…
Неожиданно пришел ко мне в каюту боцман. Как раз я только закончил записывать в рабочий журнал последние данные, когда он появился. Пришел вроде бы и не по делу, а просто так. Кстати, впервые. Начал разговор издалека, я даже не сразу сообразил, к чему он клонит. Но мало-помалу выяснилось — боцмана заботят дальнейшие пути технического прогресса!.. Славный он старик, но темный, ужасно темный. И рассуждения его об атомной энергии, достижениях электроники, развитии современного судостроения и прочая и прочая никакой серьезной критики не заслуживают.
Стараясь не обидеть старика, я со всей возможной деликатностью стал внушать, что движение науки и техники к невиданно высоким целям от людей еще и не зависит: прогресс идет и будет идти, а хотим мы этого или не хотим, значения не имеет. И нам остается одно — по возможности направлять техническое развитие в полезную, а не во вредную для людей сторону; скажем, использовать атомную энергию в двигателях ледоколов и вообще в судовых установках, а не в бомбах всевозрастающей разрушительной силы…
Здесь боцман меня перебил и сказал:
— А почему бы не сделать так: раз уж люди без войны обходиться не могут, пусть бы каждая страна выставила команду, например, в десять или двадцать человек, и устроить матч, вроде футбольного или боксерского. И чтобы судьи из нейтрального государства. Чья команда выиграет, той стране и победа…
Ну, что ответить на такое предложение? Проблеял я какую-то чушь, а сам об одном только думал: как бы случайно не обидеть старика. Хороший он человек, жалко его обижать, совестно.
Потом, когда боцман ушел, я долго думал: ну, почему мы так любим выставлять старость в ореоле обязательной мудрости?
Стариков, на мой взгляд, надо не столько уважать в массовом и обязательном порядке, сколько сочувствовать им, жалеть их, проявлять терпимость.
Пусть меня зарежут, но я не верю в особую мудрость очень старых пахарей, генералов, ремесленников, профессоров. Разумеется, исключения бывают, но закономерно, когда сорокалетний профессор дает сто очков вперед своему восьмидесятилетнему коллеге…
Мне кажется, и отец думал так же. Почему-то мне очень четко запомнилось, как он отчитывал своего штурмана:
— Это, Васильич, не довод: молод он понимать! Что значит молод! Разве молодость порок или недостаток? И потом ты, старый воздушный волк, ко всему притерпелся, и к рутине тоже, а он еще не успел выработать в себе тех приспособительских навыков, которыми мы гордимся. Вот он и протестует. И вполне вероятно, что он ближе к истине, чем ты и чем я.
Штурман не соглашался, спорил. Приводил примеры, опровергающие, по его мнению, доводы отца, а тот посмеивался и снова и снова поворачивал на свое:
— Нет-нет, это не серьезный разговор. Давай переведем наши доводы и его доводы на язык количественных показателей, построим график и сравним… Это будет наука, это будет серьезный подход к делу, а так получается одна болтовня и брюзжание.
Мои размышления были прерваны дикой суматохой, внезапно поднявшейся на судне. Еще не понимая, что случилось, но чувствуя, что случилось что-то чрезвычайно неприятное, я выскочил из каюты на палубу и первое, что увидел — откуда-то из носовой надстройки валит густой черный дым.
Первая мысль — пожар!
Вторая мысль — там у меня блок номер два!
Дальше уже никаких мыслей, рванул на бак.
Ребята растягивали шершавый пожарный шланг. Орал боцман. Что-то кричал капитан… Это долетело до меня как-то стороной…
Я влетел в помещение каптерки. Дымище! Что горит, не разглядел. В голову стукнуло: надо задраить иллюминатор, а то сквозняк. Сквозняк раздует. Полез. Чихаю, кашляю, из глаз слезы. Задраил… Тут в меня ударило брандспойтной струей. Еле удержался на ногах. Выполз на палубу…
Как выяснилось, ящик мой уцелел. И вообще пожар был пятикопеечный — загорелась какая-то паршивая ветошь в незакрытом ящике. Конечно, халатность. Конечно, предпосылка к чрезвычайному происшествию, а при известной строгости и чрезвычайное происшествие. Словом, неприятность… Но не в этом дело…
Сначала все переругались. Капитан орал на боцмана. Боцман распекал кого-то из матросов. Вставлял свое слово стармех. Сунулся первый помощник. Потом все как-то сразу стихло. И тут капитан объявил:
— Считаю героем тушения несостоявшегося пожара инженера Габова. — И объявил мне благодарность, а потом, уже с глазу на глаз, сказал:
— Ты не очень радуйся. Главное, чтобы в таком деле был герой. Когда есть герой, все приобретает другую окраску: и нарушение хоть не исчезает, но все-таки смягчается… Чего удивляешься? Я дело говорю. Битый… А ты в принципе правильно действовал, иллюминатор обязательно закрыть надо было, тем более что в дыму ты не мог разобрать, сильно ли горит…
Через полчаса или через час все позабыли и о несосто-явшемся пожаре, и о моем "героическом" поведении… Может, один я и вспоминаю. И не из тщеславия, и не от обиды, нет — стараюсь выкристаллизовать существо происшествия. И вот какая получается картина: на высоте оказывается тот, кто в наихудших обстоятельствах действует наилучшим образом. Называть такое поведение героизмом или как-нибудь иначе — не суть важно, важно действовать наилучшим образом. Значит, героизм настоящий, тот самый, за который награждают золотыми звездами, прославляют человека, возводят на пьедестал и так далее, — это прежде всего очень хорошая работа, своевременная и четко исполненная…
Мальчишкой я думал: вот бы попасть на войну, там бы я отличился! И не от излишнего честолюбия такие дурацкие мысли лезли мне в голову, а потому что и книги, и кино, и театр постоянно внушают — подвиги совершаются в исключительных обстоятельствах, в пяти случаях из десяти бывают окрашены светом жертвенности, готовностью оплатить свой последний шаг по земле ценой жизни. И волей-неволей мы воспринимали крайнюю ситуацию за нормальную; последний метр дороги виделся нам как весь путь.
В настоящей жизни все не так: надо всегда делать свое дело возможно лучше, каждый день и каждый час, а все остальное от стечения обстоятельств — выпадет на твою долю случай, и, сам того не подозревая, ты вознесешься в герои, не выпадет… тоже не беда.
Главное — быть готовым к подвигу.
Когда отца расспрашивали, как он стал Героем Советского Союза, он всегда отшучивался и рассказывал всякие веселые истории. Раньше я думал — из скромности, но теперь начинаю понимать — ничего другого он просто не мог сказать.
Год за годом, день за днем
