– Что-о-о?
– Сударыня, я еще не помешан! Я буду помешан, буду, наверно,но я еще не помешан! Сударыня, один мой приятель – бла-го-роднейшее лицо –написал одну басню Крылова, под названием «Таракан», – могу я прочесть ее?
– Вы хотите прочесть какую-то басню Крылова?
– Нет, не басню Крылова хочу я прочесть, а мою басню,собственную, мое сочинение! Поверьте же, сударыня, без обиды себе, что я не дотакой степени уже необразован и развращен, чтобы не понимать, что Россияобладает великим баснописцем Крыловым, которому министром просвещениявоздвигнут памятник в Летнем саду, для игры в детском возрасте. Вы вотспрашиваете, сударыня: «Почему?» Ответ на дне этой басни, огненными литерами!
– Прочтите вашу басню.
Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства…
– Господи, что такое? – воскликнула Варвара Петровна.
– То есть когда летом, – заторопился капитан, ужасно махаяруками, с раздражительным нетерпением автора, которому мешают читать, – когдалетом в стакан налезут мухи, то происходит мухоедство, всякий дурак поймет, неперебивайте, не перебивайте, вы увидите, вы увидите… (Он всё махал руками.)
Место занял таракан,
Мухи возроптали.
«Полон очень наш стакан», —
К Юпитеру закричали.
Но пока у них шел крик,
Подошел Никифор,
Бла-го-роднейший старик…
Тут у меня еще не докончено, но всё равно, словами! – трещалкапитан. – Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплескивает в лохань всюкомедию, и мух и таракана, что давно надо было сделать. Но заметьте, заметьте,сударыня, таракан не ропщет! Вот ответ на ваш вопрос: «Почему?» – вскричал онторжествуя: – «Та-ра-кан не ропщет!» Что же касается до Никифора, то онизображает природу, – прибавил он скороговоркой и самодовольно заходил покомнате.
Варвара Петровна рассердилась ужасно.
– А в каких деньгах, позвольте вас спросить, полученныхбудто бы от Николая Всеволодовича и будто бы вам недоданных, вы осмелилисьобвинить одно лицо, принадлежащее к моему дому?
– Клевета! – взревел Лебядкин, трагически подняв правуюруку.
– Нет, не клевета.
– Сударыня, есть обстоятельства, заставляющие сносить скореефамильный позор, чем провозгласить громко истину. Не проговорится Лебядкин,сударыня!
Он точно ослеп; он был во вдохновении; он чувствовал своюзначительность; ему наверно что-то такое представлялось. Ему уже хотелосьобидеть, как-нибудь нагадить, показать свою власть.
– Позвоните, пожалуйста, Степан Трофимович, – попросилаВарвара Петровна.
– Лебядкин хитер, сударыня! – подмигнул он со скверноюулыбкой, – хитер, но есть и у него препона, есть и у него преддверие страстей!И это преддверие – старая боевая гусарская бутылка, воспетая Денисом Давыдовым.Вот когда он в этом преддверии, сударыня, тут и случается, что он отправитписьмо в стихах, ве-ли-колепнейшее, но которое желал бы потом возвратитьобратно слезами всей своей жизни, ибо нарушается чувство прекрасного. Новылетела птичка, не поймаешь за хвост! Вот в этом-то преддверии, сударыня,Лебядкин мог проговорить насчет и благородной девицы, в виде благородногонегодования возмущенной обидами души, чем и воспользовались клеветники его. Нохитер Лебядкин, сударыня! И напрасно сидит над ним зловещий волк, ежеминутноподливая и ожидая конца: не проговорится Лебядкин, и на две бутылки вместоожидаемого оказывается каждый раз – Хитрость Лебядкина! Но довольно, о,довольно! Сударыня, ваши великолепные чертоги могли бы принадлежатьблагороднейшему из лиц, но таракан не ропщет! Заметьте же, заметьте наконец,что не ропщет, и познайте великий дух!
В это мгновение снизу из швейцарской раздался звонок, ипочти тотчас же появился несколько замешкавший на звон Степана ТрофимовичаАлексей Егорыч. Старый чинный слуга был в каком-то необыкновенно возбужденномсостоянии.
– Николай Всеволодович изволили сию минуту прибыть и идутсюда-с, – произнес он в ответ на вопросительный взгляд Варвары Петровны.
Я особенно припоминаю ее в то мгновение: сперва онапобледнела, но вдруг глаза ее засверкали. Она выпрямилась в креслах с видомнеобычной решимости. Да и все были поражены. Совершенно неожиданный приездНиколая Всеволодовича, которого ждали у нас разве что через месяц, был страненне одною своею неожиданностью, а именно роковым каким-то совпадением снастоящею минутой. Даже капитан остановился как столб среди комнаты, разинуврот и с ужасно глупым видом смотря на дверь.
И вот из соседней залы, длинной и большой комнаты, раздалисьскорые приближающиеся шаги, маленькие шаги, чрезвычайно частые; кто-то какбудто катился, и вдруг влетел в гостиную – совсем не Николай Всеволодович, асовершенно не знакомый никому молодой человек.
V
Позволю себе приостановиться и хотя несколько беглымиштрихами очертить это внезапно появляющееся лицо.
Это был молодой человек лет двадцати семи или около, немногоповыше среднего роста, с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и с клочковатыми,едва обозначавшимися усами и бородкой. Одетый чисто и даже по моде, но нещегольски; как будто с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж,совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако же,все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущимк делу.
Никто не скажет, что он дурен собой, но лицо его никому ненравится. Голова его удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так чтолицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; глазвострый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие. Выражение лицасловно болезненное, но это только кажется, У него какая-то сухая складка нащеках и около скул, что придает ему вид как бы выздоравливающего после тяжкойболезни. И, однако же, он совершенно здоров, силен и даже никогда не был болен.
Он ходит и движется очень торопливо, но никуда не торопится.Кажется, ничто не может привести его в смущение; при всяких обстоятельствах и вкаком угодно обществе он останется тот же. В нем большое самодовольство, но самон его в себе не примечает нисколько.
Говорит он скоро, торопливо, но в то же время самоуверенно,и не лезет за словом в карман. Его мысли спокойны, несмотря на торопливый вид,отчетливы и окончательны, – и это особенно выдается. Выговор у него удивительноясен; слова его сыплются, как ровные, крупные зернушки, всегда подобранные ивсегда готовые к вашим услугам. Сначала это вам и нравится, но потом станетпротивно, и именно от этого слишком уже ясного выговора, от этого бисера вечноготовых слов. Вам как-то начинает представляться, что язык у него во рту,должно быть, какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный итонкий, ужасно красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольновертящимся кончиком.
