колени мастер Маджид, инструменты приготовил. Острый ножичек в руке сжал, подтачивает.
– Не бойся, а! Это как комарик укусит, и всё! – подбадривает мастер.
– Какой еще комарик? – подхватывает подмастерье. – Просто как ветерок подует!
Отец наш Каплон деньги мальчику протягивает:
– На, Тарлан, коня купишь!
– Вот, богатым стал!
– Если б мне бы столько денег дали, всей душой согласился бы!
– И за столько денег не дашь? Тогда давай вставай, я сам сюда лягу!
Так дед Нурали сказал, на тюфяк лечь пытается.
– Дедушка мастер, я же тут лежу!
– Брось, пусть он ляжет!
Глядит мальчик по сторонам, глазами хлопает. Лица у всех серьезные, все друг подталкивают, на его место лечь хотят.
Смирился мальчик.
Сунули ему в рот тандырную лепешку.
– Кусай, кусай! – говорят.
Куснул мальчик лепешку.
Тут уж мастер все свое словесное искусство употребил. Давай мальчику зубы заговаривать. Успокоил его. Подходящий момент выжидает…
– Ай, молодец! – говорит. – Сколько там денежек тебе дали? На коняшке своей дашь мне прокатиться? Ай, умник! Вот дедушка Каплон правду говорит, на коняшку Тарлан как сядет! Как поскачет: уйдар-уйда-а-ар!
– Уйдар-уйда-а-ар! – подхватили остальные.
Мальчик лепешку старательно кусает… Тут-то его и обрезали! Аж голос потерял, так закричал.
Мастер обрезанное место пеплом от хлопка присыпал. Сверху тюбетейкой нескладывающейся накрыл.
15
Отец наш в дом зашел, сел.
Пришел и коровий дохтур, завфермой Шаймардана друг закадычный.
В дом вошел. Паренька, воду на руки всем поливавшего, поприветствовал.
Оглядел всех. На почетное место уселся. Стал с сидящими по правую руку по одному здороваться, о делах расспрашивать. Уже до третьего очередь дошла.
Насторожился отец наш Каплон. На дверь поглядывает. Голову склонил, край скатерти мнет. Крышку чайника то поднимет, то опустит.
Дошла до отца нашего очередь.
Приложил гость ладонь к груди и давай спрашивать:
– Как, ака, поживаете?..
Отец наш тоже ладонь к груди поднес:
– Благодарю, благодарю…
– Сыновья-дочки как?
– Благодарю…
– Внуки-внучки большие уже?
– Благодарю…
– Бегают-прыгают?..
Ладонь отца нашего к груди прижата. Сидит, склоненной головой кивает.
Все веселье от туя, весь вкус от угощений исчезли разом!
16
Вернулся отец наш восвояси сам не свой. Почему все расспросы всегда о детях?
Почему про вот этот его прекрасный дом не спрашивают? Про двор его великолепный не спросят? Про лошадь могучую вопрос не зададут?
Баранов-овец полным-полно. Коров-быков пара к паре. Овцы каждый год ягнятся, коровы каждый год телятся. Почему про скот домашний никто не поинтересуется?
Виноградник каждый год по пятьсот кило кишмиша дает. Почему насчет кишмиша не полюбопытствуют?
Да и сам здоров еще как конь. Тело, душа – всё в порядке. За двоих-троих мужиков работать может. Зарабатывает прилично. Что ж об этом не спросят?!
17
Вошел отец наш в дом.
И тут же на спящую матушку наткнулся. Лежит, растянулась. Поглядел на нее, желваки задвигались.
Схватил матушку за руку, да и отбросил в сторону!
Матушка наша, как мешок, отлетела, лицом о сундук с курпачами ударилась. Сильно ударилась… От удара как тонкая лепешка на спину повалилась.
Опешила матушка, сидит в столбняке.
– А-а-а… – застонала тихонько, голос дрожит.
Вскочила, села. Ладонями простоволосую голову сжимает. Дышит тяжело. От страха вздрагивает.
Слабым, едва слышным шепотом:
– Что я вам сделала? – спрашивает.
– Что спишь?
– Все спят…
– Кто тебе спать позволил?
– Все ведь спят…
– Тебе кто спать позволил? Говори! Что ты все молчишь?!.
Схватил матушку за простоволосую голову, волосы рванул. Левой рукой горло сжал.
Захрипела матушка:
– Хр-р… хр-р…
Еще сильней ладонь сжал.
– Хр-р… хр-р…
Задрался подбородок матушкин. Глаза, как у мертвого теленка, выпучились.
Весь цвет карий с глаз сошел. Белыми-белыми стали…
18
Вздрогнул отец наш… Разжал ладони…
Обернувшись, к выходу попятился. На лестнице как истукан застыл. Дышит тяжело, на мир глядит…
Мир с овчинку показался! Кишлак – одними развалинами. Двор широкий – куриной клетушкой…
Стал из кувшина на руку воду лить.
Не липнет к руке вода. Точно песок промеж пальцев сыплется.
Кончилась, подумал, вода. Внутрь кувшина заглянул. От холода поеживается, дрожит, голову поднял.
Ручку кувшина с силой сдавил, застыл. То ли бросить кувшин, то ли держать дальше, не знает.
Воды в кувшине полным-полно. Из кувшина человек какой-то на отца нашего таращится. Лицо широкое, глаза выпученные…
Снял отец с гвоздя плеть. К лошади подошел.
Оседлал, в седло уселся.
Пригнулся, через ворота проехал. На сторожевую свою работу отправился.
19
В сторожевые угодья прискакал, лошадь на выстойку поставил, на клевер. Сам к шалашу направился.
У арыка на россыпь диких цветов наткнулся. Нагнулся, носом в цветы влез. Аромата не чувствует.
Не стебли, а одни колючки! А на колючках не цветы, а бумажки красные.
Нахмурился отец наш, дальше пошел. На холм поднялся.
Вытряхнул ковер от нападавших с шалаша веточек-соринок. Курпачу расстелил.
Сел, на сложенные курпачи спиной облокотился. Ноги вытянул.
Из-за пояса тыквянку с насваем достал. Тыквянку по донцу пощелкал, в ладонь насвай насыпал. Рот распахнул, насвай под язык закинул.
Губы выпятил. Ладонь с остатками насвая о халат вытер.
Назад откинулся. Хребтом к курпачам прислонился. Телпак на лицо надвинул.
Сидел так, сидел… насвай начал голову туманить… глаза прикрылись…
20
Накрыла гору черная туча. Из чрева ее бессчетные нити проблескивают: хлынул на гору ливень.
Всё чернее тучи, всё ниже ползут. Вот уже все холмы накрыли.
Тот холм, где отец наш был, как раз в самой туче оказался. Отец наш точно на краю пропасти, на огромном камне сидит.
И нет у пропасти дна…
Отец наш вот-вот в эту пропасть провалится. Как оттуда выбраться, никто не знает. И никто не хватится его, никто разыскивать не станет. Ни души вокруг.
Кто его хватится? Кто разыскивать станет? Кто о нем вспомнит?
Закричал во весь голос отец наш. Руки поднял, закричал. Кто в ответ голос подаст? Холмы? Холмы только эхо разнесли. Точно издевка, вернулся к отцу нашему крик его.
Опустились бессильно руки. Теперь, когда ни защиты ждать ни от кого не мог уже, ни надеяться на кого, стал жену свою звать.
А что жена сделать может? Только слезы лить…
21
Заволокли черные тучи вершины Арчакутала. Уже ни телестанции, ни Тухтамышских холмов не видать. Накрыли тучи предгорья, придавили собой.
И тут… и тут среди самых туч старец показался. Одежда на нем все белая-белая. Борода белая-белая.
И ишак под ним белый-белый. На коленях посох длинный.
Где-то уже отец наш видал старца этого. Подумал-подумал, вспомнил: когда за листьями для червя ездил.
Затревожился отец наш. «Кто таков, старец этот?» – думает.
Затрещал гром промеж туч. Засверкали туда и сюда нити: завспыхивали молнии.
Отец наш вздрогнул,
