до сих пор у Тебя это не получалось, сотвори мне сейчас потомство!
Никому из царей рабы Твои не молятся, никому из начальников не молятся. Ничему рабы Твои не молятся, ничему не поклоняются… Отреклись рабы Твои от веры, отреклись от Бога, отреклись от поклонения! А Ты рабам этим все творишь и творишь потомство!
Я же в покорности тебе оставался, в повиновении, в смирении:
„Спаси Боже! Дай Бог помощь!“ – говорил.
Никогда:
„Спаси партия! Дай комсомол помощь!“ – не говорил.
А есть ведь такие говорильщики! Вот до чего рабы твои дошли! А Ты, Боже, все потомство им творишь!
Бывает, я, раб Твой, на дорожку шайтана иногда сбиваюсь, по злым шайтановым путям временно хожу. Тогда себе говорю:
„Эй, раб, побойся Бога!“
Никогда:
„Эй, раб, побойся партии! Эй, раб, комсомола побойся!“ – не говорю.
А ведь и такие говорильщики есть!
Сколько таких, которые от веры отреклись, от Бога отвернулись, сколько таких!
А Ты им все потомство даешь, Боже, ряд за рядом потомство даешь им!
Что же меня… что же Ты меня, раба своего, без потомства-то держишь, Боже?!
Честно скажу, был у меня грех один невольный. Горем своим ни с кем не делился. От горя веру в Тебя терять стал…
Так я же в грехе этом раскаялся, покаяние сотворил. „О, Боже, прости меня!“ – говорил.
Никогда:
„О, партия, прости меня! О, комсомол, прости меня!“ – не говорил.
А ведь такие говорильщики есть! Много-премного, видимо-невидимо!
Я же Тебя из сердца не выбрасывал, с языка не прогонял! Один Тебя поминал!
Что же Ты искреннего раба своего унижаешь, Боже, что Ты насмехаешься-то над ним! Не твори мне того, Боже, потомство, потомство мне дай!..»
11
«Я-то мужчина. Ей тяжелее…» Домой собрался отец наш.
Не принесла матушка ему ужина.
Тянет отца нашего домой. Домой поскакал.
Прискакал, а на воротах замок огромный.
Удивился отец наш, забеспокоился.
Лошадь к колышку у ворот привязал. Сам через забор перелез.
Из тайника за испорченным радио ключ достал.
В столовую зашел. Чашки-плошки вытащил. Под перевернутым ляганом подносик с пловом нашел.
Коврик возле подушек расстелил. Дастархан разложил.
Нарезал в маленькую касу помидор с луком. Чай заварил.
Сел, ноги поджал. Плов в горсточки сбирает, в рот одну за другой отправляет.
12
Тут лошадиный топот с улицы послышался. Голова секретаря сельсовета над забором показалась.
– Ассалом алейкум, Каплон-ака!
– Ваалейкум, ваалейкум, – отец отвечает наш.
– Как жизнь, как здоровье? Настроение как?
– Благодарю. Ваше как?
– Не жалуемся, не жалуемся… – говорит секретарь, а сам плошку с пловом увидел, запах пловный учуял.
Собрался секретарь через забор перемахнуть. Но замялся.
Он же секретарь сельсовета! Он же уполномоченный сельсовета! Как такого хозяину дома не пригласить?
Так секретарь себе думал.
А отец наш ест себе плов да ест. На секретаря и внимания не обращает!
– Вроде, – говорит секретарь, – к нам сторожем пойти собирались, что ж не пошли?
Отец наш рот пловом набил, говорит:
– Да, ука, если так-сяк подумать, лучше шурва под боком, чем плов далёко!
Поглядел секретарь на плов, почмокал губами.
– Да-а, – говорит. – Плов, говорите, далёко?
– Очень далёко, да…
– Плов, говорите, на льняном масле?
– Этот-то? Нет, куда там на льняном, на хлопковом.
– Да-а… И на хлопковом тоже хороший плов бывает.
– Очень хороший, да… Вай-вай-вай! И вам такого желаю.
Насупился секретарь:
– Ну, ладно… У вас тут налог за два года с приусадебного участка не уплачен. Налоговик заболел. А с района уже: давай-давай. Вот, самому приходится ходить-собирать.
– Да, дело важное, – отвечает отец наш. – Только, ука, честно сказать, нет у меня денег! Мне деньги на что? На холмах тебе ни магазина, ни базара…
– Что делать тогда будем?
– Все деньги у хозяйки! А хозяйка наша в гости уехала. Как из гостей вернется, скажите ей, все даст.
И целую пригоршню плова себе в рот отправил.
А сам на секретаря беспокойно поглядывает. У больших людей ведь ни стыда, ни совести. А что как секретарь с коня спрыгнет, да и к дастархану подсядет? Тогда бы отец наш уже и не притронулся к плову, подальше бы от дастархана отсел.
С такими, как секретарь, ни соли, ни плова с одного дастархана есть бы не стал!
С человеком, который с мертвых кормится, из одного лягана плов есть? Не будет он, не будет! Не осквернится!
Понял секретарь, что напрасно старается. С другого бока разговор повел:
– Знаете, нет ли, а мы ведь с вами одного рода-племени.
– Да, есть такое дело: седьмая вода…
– Седьмая вода – тоже родство!
Отец наш сок из касы с помидором и луком отхлебнул. Еще раз в плов пальцы запустил, сам себя подбадривает:
– Ай, ешь на здоровье, Каплонбай!
Плова все меньше становится.
Вздохнул секретарь, слюнки глотает.
– Родня все-таки есть родня, – говорит. – Как говорится, ногти от мяса нельзя отрывать…
Плов с одного края уже растаял, горка с другого края вниз посыпалась.
С ладони отца нашего масло капает. Облизал палец за пальцем, губами причмокнул.
Секретарь зубами поскрипел и тоже губами причмокнул.
– Родня все-таки… – говорит.
Посередке плов еще горячий.
Отец наш кончиками пальцев плов ворошит-ворошит, в рот забрасывает. Аромат пловный так с лягана и разносится.
Ай, пловный запах, ай, аромат пловный!..
Секретарь тяжко-тяжко вздыхает, ноздрями шевелит.
А плов все тает и тает…
– Жалко, – говорит, – желающих сторожами поработать много было. Всем отказал. А вам «ладно» сказал…
Отец наш чай в пиалушку налил, поболтал, снова налил. Горячего чайка отхлебнул. Отличный чай!
– Ну, слава богу! – говорит.
Глянул секретарь в ляган, а там уже и рисинки не осталось!
Выпил отец наш остаток масла, ляган до донышка вылизал.
Фатиху прочел, чай до капельки допил.
Спину выпрямил, в зубах поковырял, сидит, отрыжка пошла.
– Душа с Богом разговаривает, – говорит.
Секретарь руку с забора убрал, хлестнул, что было сил, лошадку.
– Это не человек!.. – да и ускакал прочь.
13
Собрался отец наш на работу, лошадь оседлал, а тут матушка явилась.
Отец наш на нее и глядеть не желает.
– Ты где пропадала? – буркнул.
Матушка носком калоши землю ковыряет:
– В Денау была…
– Что тебе в Денау медом намазано?
– Да женщины наши: «Поехали, говорят, рыбу поедим!», пришлось быстро-быстро собраться…
– Ну да, хозяйка наша там рыбой лакомится, а мы тут голодный сиди!
– Сказали, до полудня вернемся, автобус опоздал.
– Куда теперь поедешь? В Москву? Может, в Ленинград еще съездишь?!
В дурном настроении ускакал.
14
Шаймардан-завфермой сынку обрезание делал.
Лежит сынок на тюфяке, не дается. Головой то направо, то налево вертит и ревет.
Уселся мальчику на
