чесночный отвар, меняла компрессы и давала питье. Но улучшения его состояния мы не замечали, более того, отцу становилось все хуже. Кашель бил его все чаще, он похудел, лицо осунулось, глаза ввалились, и вокруг них были черные круги.
Однажды Беранже собрал нас всех внизу и сказал, что мы должны быть готовы ко всему.
Мама не выдержала, закричала на Беранже и обозвала его лжецом и болваном, сказав, что она видит, как ему становится лучше с каждым днем. Голос ее перешел на визг, и она никак не могла остановиться, выкрикивая угрозы и проклятия, пока Клод не сказал ей, чтобы она прекратила, ведь отцу нужна тишина.
— Мы все будем надеяться на лучшее, Изабель. Мой брат привез мне святой воды из Нарбонна. Я дам ее попить Эдуарду, возможно, это поможет.
Мама не ответила, она знала, как отец относится к Церкви.
— Ваш брат не будет против, если вы отдадите эту бутылку нам? — спросила я.
— Думаю, что не будет, — ответил Беранже.
— Ну что, мам? Давай попробуем? Надо попытаться.
Я знала, что отец будет сопротивляться помощи Бога, в которого он не верит. Но мы могли и не говорить ему, что это за вода. Я сама неоднократно слышала, как он говорил, что не будет пить эту старую воду, которая где-то там стоит много времени и якобы не портится. Он даже пробовать ее не хотел.
В тот вечер Беранже не было с нами. А я не могла больше оставаться в доме, мне нужно было выйти прогуляться. Немного отвлечься от всего происходящего. Я вышла просто прогуляться, уже было темно, дул сильный ветер. Я шла, сама не зная куда, и набрела на камень, у которого когда-то мы так часто сидели с Мишель и болтали ни о чем. Я села на него. Ветер был такой сильный, что меня с него чуть не сдувало. Я думала о том, что все в этом мире устроено несправедливо. Что Бог дал нам Пичо и тут же захотел отобрать отца, а ведь Пичо еще так мал, для того чтобы терять дедушку, он даже и не вспомнит его, когда вырастет, потому что еще совсем кроха. Чем дольше я сидела, тем сильнее на меня накатывало состояние невероятной тревоги. Я подумала, что, пока я тут сижу и вдыхаю свежий воздух, мой отец лежит и умирает в душном доме. Но я пошла пройтись не потому, что я устала ухаживать за ним или от напряжения в доме, мне было очень жаль его, у меня сердце разрывалось, когда он заходился в кашле, мне так хотелось плакать, но он мог заметить, а я не могла его беспокоить.
Я сидела и смотрела на темное небо, вдруг заметила промелькнувшую тень у деревьев. Это оказалась сова, которая в следующее мгновение пролетела мимо меня и скрылась в темноте. В наших краях совы были редкостью, и увидеть сову считалось плохой приметой. Все равно что предвестник смерти. Она пролетела мимо меня в зловещей тишине, сильно взмахивая крыльями. Я услышала только, как воздух шумит от их движения. По спине побежали мурашки. В голову полезли дурные мысли. Конечно, неисповедимы пути Господни, только он может знать, что теперь будет с отцом, но сейчас, сидя на камне, я подумала, что могу пропустить что-то важное, если тотчас же не вернусь домой. Я нужнее своему отцу дома, нежели здесь, на ветру… в темноте… на камне. Я побежала домой. Влетев в его комнату, я рухнула на колени около его постели и расплакалась.
На следующий вечер пришел Беранже с бутылкой святой воды. Он показал ее всем: маме, Мишель, Пичо, Клоду, — всем, кто находился в комнате, предупредив, что не следует говорить отцу, что ему предлагают выпить. Потом он пошел к отцу и обратился к нему:
— Выпьем немного, Эдуард. — Он поднес бутылку к его губам и влил немного воды прямо ему в рот, подождал, пока он проглотит, потом еще и еще, пока отец не замотал головой, давая понять, что не может больше пить. Но почти сразу же он отвернулся к стене и спокойно заснул.
— И что теперь? — нетерпеливо спросил Клод, ожидавший, что отец тут же поднимется с кровати, как святой Лазарь.
— Теперь мы должны ждать, — спокойно ответил Беранже.
И мы ждали. Терпеливо ждали. Мать и Клод заснули у кровати отца, а я осталась дежурить. В какой-то момент мне казалось, что отец вот-вот перестанет дышать, и вдруг произошло чудо, которого мы все так ждали. Он почувствовал себя лучше. Я продолжала постоянно менять ему компрессы и давала свежее питье, а ведь я уже почти совсем отчаялась, решила, что небеса несправедливы к нам и заберут отца. Но дыхание его стало чище, а взгляд — яснее. И вдруг, когда я, устав, заснула, он разбудил меня своим шепотом:
— У тебя, наверное, уже шея затекла, иди поспи, — прошептал он, поглаживая меня по голове.
Со следующего дня он пошел на поправку. В тот день он съел хороший обед, подобрав ложкой все, что оставалось в тарелке. А за несколько последующих он окреп по-настоящему и уже почти через неделю совсем поправился. Первое, что он сделал, — это вышел на крыльцо и вдохнул свежего воздуха.
Беранже говорил о выздоровлении отца как о чуде и беспрестанно молился Святой Деве Марии и нас взывал к тому же. Я прониклась к Церкви большим уважением. Это действительно было первым чудом, которое я видела своими глазами, а не слепо верила рассказам Беранже, как раньше.
Вскоре я снова увидела сову, но уже не придала ей значения. Хотя мне показалось странным, почему я снова вижу ее. За отца я совсем не волновалась, но, поскольку совы все же предвестники смерти в наших краях, я невольно отметила ее появление.
Вся деревня праздновала выздоровление отца. Я же теперь верила всему, что прежде слышала от Беранже или от других людей о чудесном выздоровлении кого-то или просто о каких-либо странных вещах. И молилась, молилась, молилась. Я задавалась вопросами «А что, если…» и отвечала себе на них сама, начиная со слова «возможно» или «наверное».
Доктор, лечивший отца, был очень удивлен и очень рад, что состояние, из которого выкарабкаться было уже совершенно невозможно, отступило, даря отцу вторую жизнь. Он все никак не мог понять, как так получилось, и вел долгие разговоры с Беранже, а тот расплывчато отвечал:
— На все воля Божья.
Сам же отец подшучивал так:
— Это произошло потому, что я зять священника.
— Заткнись, Эдуард, — прикрикивала
