так уж много хочу?
— Тебе рано, — отрезал царь. — Попроси что-нибудь другое.
— Я просто сделал то, что должен был сделать. И зря стал о чем-то просить. Извините. Ничего не надо.
Глаза мамá наполнились слезами.
— Я подумаю, — сказал папá.
С улицы послышался цокот копыт и скрип экипажа. Из коридора шаги, шуршание шелков и голоса. В столовую вошел лакей и объявил…
Глава 20
— Великий князь Константин Николаевич с супругой Великой княгиней Александрой Иосифовной и сыном Великим князем Николаем Константиновичем, — доложил лакей.
Этого Николая Константиновича, по-домашнему, Николу, Саша помнил по родословному древу, нарисованному Никсой. Около имени «Никола» имелась надпись: «шкодливейшее существо».
Шкодливейший оказался хорошеньким мальчиком лет восьми. С озорными глазками и в белой рубашечке.
А дядю Костю Саша узнал сразу. Он был слишком непохож на папá: ниже царя на полторы головы, полный, в пенсне и в штатском: сюртук, жилет, брюки.
Тетя Санни (которая Александра Иосифовна) оказалась стройной красавицей под тридцать с голубыми глазами и роскошными золотисто-рыжими локонами. Вот, кто будет главным рекламным агентом его шампуня!
Папá обнялся с родственниками и пригласил всех к столу.
Вместе с гостями в столовую проник Моксик и устроился под столом.
Предательская собака!
Разговор сначала прочно встал на светские рельсы, а именно тетя Санни болтала о всякой ерунде, произнося все с немецким акцентом, низким с хрипотцой голосом, а дядя Коко влюбленно смотрел на нее.
Саша заскучал.
Ну, блин! И ради этого надо было Робеспьера приглашать?
Володька смачно уплетал все сладкое, что было в его досягаемости, и после бисквита облизал пальцы, чем вызвал суровый взгляд мамá, и поверг в ужас Сашу, который до одури боялся вилку-то взять не в ту руку.
Он живо вспомнил старый советский мультфильм, где мама приглашает к сыну учительницу хороших манер, потому что мечтает для него о всемирной славе пианиста, и ужасно боится, чтобы он не оплошал на каком-нибудь приеме.
Этот старый плебейский страх несколько утих за тридцать лет постсоветской жизни, но сейчас грозил возродиться с новой силой.
«Все-таки не зря этого поросенка спасал! — подумал Саша, придя в себя. — Все не так страшно!»
Шкодливейший Никола пальцев не облизывал, зато смотрел уж очень задорно, видимо, обдумывая, что бы такое выкинуть.
Наконец, тетя Санни перешла от сплетен к театру и музыке.
— Саша, я выучила первую часть твоей прелестной пьесы, — сказала она.
— Моей? Тетя Санни, она не моя.
— Ну, если тебе угодно говорить, что это Бетховен, пусть будет Бетховен. Давай после чая сыграем вместе. Я начну, а ты продолжишь.
— Конечно, тетя Санни.
Дядя Коко воспользовался образовавшейся паузой и сказал, обращаясь к папá:
— Все-таки мне кажется, что новые рескрипты об улучшении крестьянского быта…
— Костя! — оборвал папá. — Мы договорились.
— Хорошо, хорошо, — сказал так называемый «Робеспьер».
После обеда Саша сел с тетей Санни за рояль, а Никола занялся кормлением Моксика пирожным и был временно нейтрализован. Может, сегодня обойдется?
Александра Иосифовна играла вполне себе. Потом ее сменил дядя Коко, который, оказывается, тоже выучил первую часть.
— Дядя Костя, что вы хотели сказать про крестьянский быт? — тихо спросил Саша, когда эстафета «К Элизе» перешла к нему.
— Улучшение крестьянского быта, — еще тише сказал Константин Николаевич. — Эмансипация.
— Эмансипация?
— Освобождение крестьян. Ты не помнишь этого слова?
— Помню, конечно…
— И давай на «ты». Всегда же на «ты» были.
— Я папá «вы» говорю, — заметил Саша.
— Он государь. Хотя он был на «ты» с твоим дедом.
— Дядя Костя, а что не так с рескриптами?
— Давай потом там поговорим, — и Константин Николаевич указал глазами на террасу.
Доиграв, Саша с дядей Костей вышли на террасу. А Никса увязался следом.
Солнце клонилось к закату, уходя на запад, за дворец, и погружая в тень сад.
Константинович Николаевич оперся на балюстраду и закурил сигарету.
— Понимаешь, Саша, — начал он. — Сначала эмансипацией занимался Ланской Сергей Степанович, который подготовил свой проект. Потом Саша (твой папá) ввел туда Якова Ростовцева, человека безусловно честного, но первоначально противника реформы.
— Того Ростовцева, который донес дедушке на декабристов? — спросил Саша.
— Да-а. Который донес папá, но никого не назвал. И одновременно поставил в известность об этом своего друга Рылеева.
— И Ростовцев был противником реформы?
— До поры до времени, потом передумал. Ланской, кстати, тоже был в «Союзе благоденствия», но вовремя вышел. Ну, кто из их поколения там не был? Даже дядя Мишель шутил, что еще немного, и они бы и его втянули.
— Михаил Павлович?
— Совершенно точно. Михаил Павлович. Так вот Ростовцев предлагает, чтобы помещики выделяли земли крестьянам по своему усмотрению.
— Так нельзя! — тихо сказал Саша. — Будет произвол. Они же заинтересованные лица.
Дядя Костя повернулся к нему и посмотрел очень внимательно.
— Вот и я так считаю, — еще тише сказал он. — И оброк по этому проекту остается, хотя и облегченный. И барщина остается, хотя и законодательно ограниченная. И община остается, потому что разрушать общину — это мера насильственная. И круговая порука.
— В чем же освобождение?
— Продать или купить крестьянина будет уже нельзя, высечь или сослать без суда — тоже. И власть помещика переходит на сельское общество, а не на каждого крестьянина, как вещь.
— А Ланского совсем отстранили? — спросил Саша.
— Ланской — министр внутренних дел, — вмешался Никса.
— Вот именно, — сказал дядя Костя. — Но был создан Главный комитет по крестьянскому делу во главе с твоим папá и поставлен выше министерства, так что Ланской теперь ему подчиняется. А еще созданы Редакционные комиссии, которые подчиняются только твоему папá, и которые возглавил Ростовцев.
Саша несколько подвис от такой бюрократической загогулины.
— Честно говоря, мне хочется схему всего этого нарисовать, чтобы понять, кто кому подчиняется.
— Я тебе нарисую, — небрежно бросил дядя Костя.
— Вам можно писать?
— «Тебе», Саша, «тебе». Пиши, конечно.
Саша кивнул.
— Спасибо!
— Но не так плохи Редакционные комиссии, как губернские комитеты, — продолжил Константин Николаевич. — Там сначала шла речь о выкупе крестьянами самих себя, как личностей, потом об освобождении без земли, потом об ограничении крестьянских наделов. И у либералов в комитетах меньшинство. Причем повсеместно.
— В России у либералов всегда меньшинство, — хмыкнул Саша.
Дядя Коко посмотрел еще внимательнее.
— А кто входит в губернские комитеты? — спросил Саша.
— Выборные от дворянства, — пояснил Константин Николаевич.
— Тогда трудно ожидать от них другой позиции, — заметил Саша. — Если бы там были крестьяне, расклад бы радикально изменился.
— Ты считаешь, что нужно ввести в комитеты крестьян?
— По-моему, это логично, — сказал Саша. — Они же заинтересованная сторона.
— Саша, знаешь, как тебя за глаза прозвали? — поинтересовался дядя Костя.
— Бульдожка, Мака, — поморщился
