Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
- Документы, - устало вздохнул Егор. - Задерживаю всех.
Он весь горел сейчас, в голове шумело, и противно слабели колени. Очень хотелось сесть погреться у огня, нпо он знал, что не сядет и не уйдет отсюда, пока не получит документов.
Еще один, насвистывая, шел от берега. Двое о чем-то шептались, а четвертого не было: прятался.
- Полсотни,-сказал первый. - И заворачивай гужи.
- Документы. Задерживаю всех. За нарушения. - Ну, гляди, - угрожающе сказал первый.-Не хочешь миром - ходи в соплях.
Он наклонился к кастрюле, потыкал ножом в лебедя. Второй пошел к озеру, навстречу тому, что насвистывал.
- Зачем же лебедей-то? - вздохнул Егор. - Зачем? Они ведь украшение жизни.
- Да ты поэт, мужик.
- Собирайтесь. Время позднее, идти не близко. - Дурак! Дай ему по мозгам.
Хакнули за спиной, и тяжелая жердь, скользнув по уху, с хрустом обрушилась на плечо. Егор качнулся, упал на колени.
- Не сметь! Нельзя меня бить: я законом поставлен! Документы требую! Документы…
- Ах, документы тебе?..
- Еще и еще раз обрушилась жердь, а потом Егор перестал уж и считать-то удары, а только ползал на дрожащих, подламывающихся руках. Ползал, после каждого удара утыкаясь лицом в мокрый, холодный мох, и кричал:
- Не сметь! Не сметь! Документы давай!
- Документы ему!..
И уже не одна, а две жердины гуляли по Егоровой спине, и чей-то тяжелый сапог упорно бил в лицо. И кто-то кричал:
- Собаку на него! Собаку!
- Куси его! Куси! Цапай!
Но собака не брала Егора, а только выла, страшась крови и людской злобы. И Егор уже не кричал, а хрипел, выплевывая кровь, а его все били и били, озлобляясь от ударов. Егор уже ничего не видел, не слышал и не чувствовал.
- Брось, Леня, убьем еще.
- У, гад…
- Оставь, говорю! Сматываться пора. Забирай рыбу, хозяин, да деньгу гони, как сговорено.
Кто-то с оттяжкой, изо всей силы ударил сапогом в висок, голова Егора дернулась, закачалась на мокром от дождя в крови мху - и бросили. Пошли к костру, возбужденно переговариваясь. А Егор поднялся, страшный, окровавленный, и, шлепая разбитыми губами, прохрипел:
- Я законом… Документы…
- Ну, получи документы!
Кинулись и снова били. Били, пока хрипеть не перестал. Тогда оставили, а он только вздрагивал щуплым, раздавленным телом. Редко вздрагивал.
Нашли его на другой день уже к вечеру на полпути к дому. Полдороги он все же прополз, и широкий кровавый след тянулся за ним от самого Черного озера. От кострища, разоренного шалаша, птичьих перьев и обугленного деревянного лебедя. Черным стал лебедь, нерусским.
На второй день Егор пришел в себя. Лежал в отдельной палате, еле слышно отвечал на вопросы. А следователь все время переспрашивал, потому что не разбирал слов: и зубов у Егора не было, и сил, и разбитые губы шевелиться не желали.
- Неужели ничего не можете припомнить, товарищ Полушкин? Может быть, мелочь какую, деталь? Мы найдем, мы общественность поднимем, мы…
Егор молчал, серьезно и строго глядя в молодое, пышущее здоровьем и старательностью лицо следователя.
- Может быть, встречались с ними до этого? Припомните, пожалуйста. Может быть, знали даже?
- Не знал бы - казнил, - вдруг тихо и внятно сказал Егор. - А знаю - и милую.
- Что? - Следователь весь вперед подался, напрягся весь. - Товарищ Полушкин, вы узнали их? Узнали? Кто они? Кто?
Егору хотелось, чтобы следователь поскорее ушел. После уколов боль отпустила и ласковые, неторопливые думы уже проплывали в голове, и Егору было приятно встречать их, разглядывать и вновь провожать куда-то. Он вспомнил себя молодым, еще в колхозе, и увидел себя молодым: председатель за что-то хвалил его и улыбался, и молодой Егор улыбался а ответ. Вспомнил переезд свой сюда, и петуха вспомнил и тотчас же увидел его. Вспомнил веселых гусенков-поросенков, гнев Якова Прокопыча, туристов, утопленный мотор, а зла в душе ни к кому не было, и он улыбался всем, кого видел сейчас, даже двум пройдохам у рынка. И, улыбаясь так, он как-то очень просто, тихо подумал, что прожил свою жизнь в добре, что никого не обидел и что помирать ему будет легко. Совсем легко - как уснуть.
Но додумать этого ему не дали, потому что нянечка голову из коридора в комнату сунула и сказала, что очень уж к нему просятся, что, может, позволит он: уж больно человек убивается. Егор моргнул в ответ: она из щели исчезла, а дверь отворилась, и вошел Федор Ипатович.
Он вошел неуклюже, бочком, будто нес что-то и боялся расплескать. Потоптался у порога, то поднимая, то вновь пряча глаза, позвал:
- Егор, Егорушка.
- Садись. - Егор с трудом разлепил губы.
Федор Ипатовнч присел на краешек, покачал головой горестно. Будто и донес ношу, а сбросить ее не мог и страдал от этого. И Егор знал, что он страдает, и знал, почему.
- Живой ты, Егор?
- Живой.
Федор Ипатович вновь завздыхал, заскрипел табуреткой, а потом вытащил из-под полы халата пузатую бутылку.
Долго откручивал пробку корявыми, непослушными пальцами, и пальцы эти дрожали.
- Ты не страшись, Федор Ипатыч.
- Что? - вздрогнул Бурьянов, глаза расширя.
- Не страшись, говорю. Жить не страшись.
Гулко сглотнул Федор Ипатович. На всю палату. Взял с тумбочки стакан, налил из бутылки что-то желтое, пахучее.
- Выпей, Егорушка, а? Сглотни.
- Не надо.
- Хоть глоточек, Егор Савельич. Двадцать пять рубликов бутылочка, не для нас сварено.
- Не для нас, Федор.
- Ну выпей, Савельич, выпей. Облегчи ты мне душу-то, облегчи!
- Нету во мне зла, Федор. Покой есть. Ступай домой.
- Да как же, Савельич…
- Да уж, стало быть, так, раз оно не этак. Федор Ипатыч всхлипнул, тихо поставил стакан и встал.
- Только прости ты меня, Егор.
- Простил. Ступай.
Федор Ипатыч покачал большой головой, постоял еще маленько, шагнул к дверям.
- Пальму не стрели, - вдруг сказал Егор. - Что не взяла она меня, в том вины ее нет. Меня собаки не берут, слово я собачье знал.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
