застынет в янтаре нашей памяти.
— Это с ней у тебя отношения, а со мной… Даже не знаю. Секс, наверное?
— Отношения? — Дан позволяет улыбке коснуться сизых глаз. Кристальных. Арктических. Таких же завораживающих, как и он сам.
— Она мне всё рассказала, Север, — устало упираюсь лбом в его грудь. — И про твой шрам, и про утро на вечеринке у Ярицких. То самое утро, после которого у вас всё закрутилось. Даже не будь у меня совсем самоуважения, я не стану водить её за нос.
Он неожиданно заходится звонким, дымным смехом.
— Бля, Малая… Я подозревал, что ты ещё веришь в сказки, но, чтоб настолько…
Его взгляд не оставляет шансов фактам: искренний, глубокий. Такой, что кислорода становится мало.
И это один из тех немногих моментов, которые почему-то не меркнут со временем. Они врастают в нас несмотря на банальность декораций или нелепость самого события. Просто становятся частью прожитого. Самой яркой его частью. Уверена, наш сложный разговор на стыке упрёка и желания ошибиться, навечно останется в дневнике моей памяти. Он сохранится мягкостью мужской ладони на моей щеке и горечью никотинового поцелуя. Лучше, чем всё, что было до. Важнее всего, что будет после.
Иначе просто быть не может.
— Дан, я…
— Молчи, не продолжай, — его смех звенит таким облегчением, что я недоверчиво щурюсь. — Поехали со мной, покажу кое-что.
— Куда? — округляю глаза. Но Дан и здесь проявляет потрясающую твёрдость. Вместо того чтобы начать объяснять, снова смотрит на меня так, будто лучше всех знает, что мне сейчас нужно.
— Это в последний раз, обещаю. Дальше сама решишь, кого слушать.
И это непостижимо, ведь я ему верю.
Он помогает мне сесть в машину. Я даже не упираюсь, с беспечностью человека, которому кроме жизни больше нечего терять. Но в том, что Север не причинит мне вреда я уверена. Остальное как-нибудь переживу. Когда-то это сумасшедшая ночь всё-таки должна закончиться.
— Между мной и Артёмом ничего не было, — зачем-то говорю, провожая взглядом огни витрин.
— Знаю.
— Откуда?
— Я тебя чувствую, — почти неслышно произносит Север, срывая машину с места. — Ты только для меня. Ни для кого другого.
— Я не беременна, Дань, — грустно улыбаюсь. — Приняла меры.
— Неважно. Это тоже поправимо, — он возвращает мне… нет, не улыбку, но всё её сожаление. Обнимает одной рукой так крепко, что в районе сердца колет.
Короткий контакт глазами и снова взгляд на дорогу, а я глушу всхлип, кусая костяшки. Не нужно знать каких-то мудрёных пикап-техник или быть сильной в психологии мужчин, чтобы понять, что означает такой жест.
Если подпускает так близко.
Если сам нарушает все допустимые границы, обнажая внутренние запреты до уязвимости оголённого нерва. За этим определённо что-то стоит. Что-то сокровенное, что касается только нас двоих.
Глава 44
Девочка, которая хотела счастья
Анна
— Куда ты меня привёз? — озираюсь по сторонам, отстёгивая ремень безопасности.
Одинокий фонарь высвечивает только неухоженную громадину хрущёвки и очертания чахлых деревьев, растущих чуть поодаль.
Север молчит, цепко всматриваясь в здание, пока его взгляд не замирает на уровне второго этажа с единственным освещённым окном.
— Терпение, Малая. Скоро всё узнаешь, — Дан поджимает губы. Оплётка руля так жалобно скрипит под его пальцами, что я вздрагиваю, скопом проглатывая все назревшие вопросы. — Телефон при себе?
— Конечно, — произношу на выдохе.
— Когда я позвоню, сразу прими вызов и слушай внимательно.
Сдержанно киваю, превозмогая тревожность. Потому что знаю — стоит мне открыть рот, слово зацепится за слово, упрёк спровоцирует резкость и зыбкое скреплённое на одних соплях перемирие сорвётся в очередную перепалку. Как минимум природное любопытство требует дождаться продолжения.
Я не свожу взгляда с его удаляющейся спины, пока Дан не скрывается за парадной дверью. Надеюсь, это не дешёвая попытка подкупить меня какой-нибудь ерундой вроде щенка, которого больше некуда пристроить. Ну или ещё чего-то нарочито трогательного, после чего слова раскаянья с большей вероятностью упадут в благодатную почву.
Исключено. Предавший раз предаст и дважды. Я не верю, что Дан подберёт достойное оправдание. Сомневаюсь даже, что таковое в принципе существует. Но проклятое «А вдруг?» так приятно согревает сердце. Всё-таки слабая надежда лучше, чем её полное отсутствие.
Оставшись в полном одиночестве, гипнотизирую свой телефон так пристально, что, кажется, принимаю вызов ещё до вступительных аккордов рингтона. Слышимость не то чтобы чёткая, чуть ниже среднего. И всё же её достаточно, дабы передёрнутся от звука ударов по дверному полотну.
— Ну ничего себе, какие люди, — приглушённый голос подруги, врезается в ухо раскалённой иглой.
— Ты же сама в гости звала. Вот он я, не задержался, — его холодный тон частично остужает желание зашвырнуть телефон в лобовое стекло. Но не до конца. — Что вылупилась? Передумала?
— Да что-то уже сомневаюсь. Ты пьяный, что ли, Север? На черта дверь выносить?
Звучит настороженно.
— Есть немножко. Что поделать, если меня на трезвую голову от тебя воротит.
— Ой ли? — ехидно фыркает Лана. — Забыл, как до утра здесь отжигали?
Я стискиваю рот ладонью, сгибаясь от странного беззвучного воя. Было, значит. Было.
Было!
— А должен помнить? Ты такая же блядь, как любая другая, — секундная возня сменяется задушенным тонким писком. — Или проблема только в этом? Денег, не отвалил? Помнишь наш разговор утром у Ярицких, когда ты попыталась стянуть с меня штаны? Помнишь, спрашиваю?!
— Д-да, — едва различимое сипение отдаёт удушьем.
— Что я тебе сказал? Повтори.
— «Пошла на хер».
— А ещё?
— Что если продолжу таскать Аню куда попало, пожалею, о нашем с тобой знакомстве.
— Так вот, надо было прислушаться. Ты зачем её за нос водишь, помойка? — стук, как кулаком о стену завершается её надрывным, каким-то скулящим возгласом.
— Да сдалась тебе эта тупица! Самомнения вагон, а мозгов, как у хлебушка.
Недоверчивая усмешка кривит мои губы. И это та забитая жизнью, несчастная мученица, недавно плакавшая у меня на плече?
— А ведь ты ей, дешёвка, в подмётки не годишься.
— Вот только не надо пафоса. Чем ваша Анечка лучше? Нашлась королева! Один ей сопли подтирает, второй алтарь скоро воздвигнет, а третий чуть что — шашкой звенит. Придурки.
— Звенит в твоей пустой башке нитка, которой уши привязаны.
— Ой ладно. Надо было видеть, как овца ваша с ходу свои уши развесила, иначе б запел. Ненавижу вас обоих! На принцип пойду, но ты ей ничего не докажешь. Понял меня?
Ещё один удар. Или это я стучу дверцей машины? Разговор больше не слушаю, противно. Господи, мерзко-то как.
Бегу по асфальту, по лестнице, затем по коридору, и чувствую, что живьём горю от эмоций.
