вселенной.
— Это — совершенно особенный день.
— Я сожалею, что испортил тебе его. Я извинился. Что ещё мне сделать?
Лора поднялась на ноги и подошла ко мне, всё ещё обнажённая. Она потянулась, чтобы коснуться моего лица. Я поднял руку, чтобы оттолкнуть её, но замялся. Двумя вытянутыми пальцами Лора прикрыла мне глаза.
— Когда придёт время, — сказала она, — ты всё увидишь. Ты откроешь глаза. Ты станешь не просто мимолётным проблеском, а не только пятном на небесах. Для тебя не останется никаких тайн. Открой глаза. Пойми, что теперь мы, ты и я, связаны волшебством плоти. Пойми особое значение этого дня, этой встречи. Для меня это — что-то, вроде получения диплома. Я столько лет трудилась, чтобы этого достичь. Открой глаза. Для тебя это только начало, первый шаг. Открой глаза. Узри их. Открой глаза.
Я отступил назад и встал в дверях, глазея на её наготу, её бесспорную красоту. Тем временем мой ум забавлялся кобелино-студенческими мыслишками, несмотря на то, что больно было видеть Лору в гневе.
И я сказал сам себе, что подсознательно до сих пор её люблю. По-другому никак не получалось объяснить эту боль.
Вдобавок, было и ещё кое-что: в полутьме она явно выглядела моложе. Это проявлялось в том, как мерцала её кожа. И что-то ещё, чего я не осознал, пока не убрался оттуда.
Волосы Лоры были абсолютно чёрными. Белая полоса — лампас, как она её называла, несомненно исчезла.
Барри вновь замолчал, словно не в силах продолжать.
— Так, подожди-ка, — сказал я немного спустя. — Кое-что из этого точно невозможно. Люди ведь на самом деле не молодеют, верно?
— Я видел то, что видел.
— Там было плохое освещение. Ты сам так сказал.
— Фил, я это видел.
— Ладно, — отступился я, чувствуя, что бесполезно разбираться с этим пунктом. — Расскажи мне, что случилось дальше.
— Дальше случилось, что я отправился домой. Погода бабьего лета ушла вместе с днём и заметно похолодало. Я весь трясся в этой чёртовой дашики.
Разумеется, уснуть у меня не вышло. Мягко говоря, я был потрясён. Так что я сидел и слушал музыку. Пытался читать. Пытался работать над порученным мне сценарием. Но никак не мог сосредоточиться.
В конце концов я, погасив свет, улёгся в кровать, наблюдая, как по блестящему циферблату будильника двигаются стрелки. О чём я только ни пытался думать, но всегда возвращался к Лоре, к тому, каково было с ней раньше, к образам, звукам и запахам — слабому парфюму, которым она пользовалась прежде — и всё это вспоминалось так ярко, что, казалось, я заново переживал юность. Я уже наполовину обернулся, чтобы включить радио — послушать, не поймает ли оно новости 1970 года, но вместе с тем и боялся, что так оно и будет.
Наконец я задремал и увидел сон. Я знал, что сплю, но, казалось, что во сне я пробудился. Кто-то тихо стучался в парадную дверь, почти так же, будто просящееся внутрь животное.
Я босиком спустился вниз и открыл дверь.
Огромный, оранжевый, смеющийся лик плавал передо мной в темноте. Это была одна из масок Марди Грас. Она заговорила голосом моего пятилетнего сына.
— Папа, я заблудился. Папа, тут темно.
Тогда я понял, что под маской был ребёнок. Она закрывала всё его тело целиком. Из-под оранжевого подбородка торчали расшнурованные кроссовки.
— Дэвид?
Я сорвал маску, но это был не Дэвид. Там оказалась Лора, её взрослая голова на теле маленького мальчика, искривлённом и скрюченном, словно у какого-то мерзкого карлика. И голос её звучал резко и скрипуче.
— Я — путь. Я — истина. Я — свет иного мира. Ну же, следуй за мной.
Потом она засмеялась надо мной, жутким и резким смехом, и сбежала с крыльца, вниз по ступеням, на улицу. Как был, босиком, я кинулся следом, в скопление многоквартирных домов. Город был пуст, безмолвен и тёмен. Единственный звук — шлёпанье моих шагов, усиленное до невозможности, словно громовое биение исполинского сердца. Однако большеголовый карлик всё равно убежал, пропал меж двух припаркованных машин, потом снова появился посреди улицы, лишь затем, чтобы ещё раз исчезнуть, свернув в переулок.
Наконец мы достигли открытого пространства, голой земли — пустыря или, может, парка. Карлик-ребёнок просто стоял там, дожидаясь, пока я догоню.
Внезапно небо наполнилось слепящим светом. Прикрыв глаза, я взглянул вверх, на сверкающий, вращающийся, жужжащий диск и услыхал голос Лоры.
— Как иголка через ткань времени. Отныне и навеки.
Свет потускнел и на диске появились часовые стрелки, крутящиеся сперва медленно, потом быстрее, назад, затем вперёд, потом опять назад…
Сработал будильник и я проснулся в своей спальне, мокрый от пота.
— Это был всего лишь сон, Барри.
Он глотнул пива и поперхнулся.
— Ты в порядке?
— Да-да. Я в порядке. Теперь ты подумаешь, что я проснулся и обнаружил пижаму порванной, а ноги грязными от бега по улицам, но это не так.
— Это не так. — Утверждение, не вопрос.
— Но тот сон был большим, чем просто конфликт в сознании. Это было то, что оккультисты, чародеи, или как их там, называют посланием, ясная, как телефонный звонок, весть от Лоры…
— Ты же на самом деле не веришь…
Теперь я начинал подумывать, что должен прервать рассказ Барри прямо сейчас. Было небезопасно, что он с такой убеждённостью продолжает эту тему.
Барри явно верил в каждое слово, которое произносил. Именно тогда я и подумал, что он действительно повредился в уме.
Но его никак не получалось остановить.
— Тем воскресеньем — лишь неделю назад — настал день посещения, когда я мог отправиться в Нью-Йорк и повидаться с моим мальчиком. Вот почему был заведён будильник. Я измучился. Я почти не спал. Но всё равно собрался. Я не хотел подводить Дэвида.
Один раз я заснул в поезде и мне приснилась Лора, сцены наших былых радостных минут, но почему-то они казались мне наигранными, почти угрожающими.
— Нет, — отвечал я в своём сне. — Отцепись от меня…
Затем проводник потряс меня за плечо и разбудил, обеспокоенный выражением моего лица.
— Эй, приятель, не твоя остановка?
В смущении я поблагодарил его и выскочил из поезда. Я стремился увидеться с Дэвидом. Я страшился увидеть Энн. Каждый раз, когда мы встречались, то всегда заканчивали тем, что кричали друг на друга. Я надеялся, что она оставила Дэвида с домработницей и пошла по магазинам или что-то вроде.
Её квартира была на Девяностой Восточной, сразу же за Центральным парком. Я… я…
Барри снова прервался. Он закрыл лицо руками и зарыдал.
