И всё, море становилось по колено, трава по пояс, все остальное по… по нему, короче. Запаса пятидесяти грамм хватало часа на два, потом процедуру нужно было повторить. И так до самого вечера. На следующий день похмелье уже отпускало, но приступы «накрывания» ещё случались, правда, не такие сильные.
Что интересно — больше двух дней пить Серый не мог. Не лезло. Первый день можно было надраться, второй — похмелятся, а на третий он уже не мог смотреть даже на шампанское или какой-нибудь вкусное «мартини».
Всё, шабаш.
Словно бы в голове Серого открывалась маленькая дверца, оттуда вылезал кто-то очень сердитый и важный и командовал извилинам: «Хватит бухать! Работать надо!»
Иногда Серого «накрывало» и безо всякого похмелья, просто так, ни с того, ни с сего. Индус говорил, что это от лишних мыслей в голове, Малой утверждал, что Серый псих, а Челло однажды долго и очень умно объяснял про какую-то нейроциркулярную дистонию.
В общем-то, Серому было все равно, какая у него дистония, и он даже радовался где-то глубоко в душе, что он — вот такой, потому что ему абсолютно точно не грозило самое страшное заболевание Средневолжских, да и вообще российских мужиков — запой.
Конечно, приступы «накрываний» сильно мешали жить, пугали и вообще Серый в глубине души был уверен — он тяжело болен какой-то неизвестной болезнью, которую люди в белых халатах просто не могут определить и выявить.
Понятное дело, что по больницам он не ходил, но анализы пару раз во время обязательных медосмотров сдавал, и в армии, и когда сразу после дембеля честно попытался устроиться на работу, слесарем-ремонтником в АХЧ на фабрике, где до этого работала мать.
К тому моменту Советский Союз уже приуныл, и было понятно, что дни его сочтены — до ГКЧП и Ельцина на танке оставалось всего несколько месяцев — но всё ещё делалось по-советски; законы, нормативы, акты как-то работали, поэтому медосмотр Серый прошёл, как положено, с анализами и всякими флюорографиями, а по результатам получил справку, из которой следовало, что он абсолютно здоров и может работать по любой специальности «без ограничений».
…«Нервическое» похмелье Серого имело оттенки и нюансы. Самое тяжёлое случалось после самогона. Оно и понятно: сивушные масла никто не отменял. Почему-то дикие похмелья с жуткими «накрываниями» случались после красного вина, причём вино это бывало и дорогим, французским или испанским, из комка. Вообще принцип: «если пить качественный продукт, похмелья не будет», с Серым не работал вообще никак. Скорее у него все зависело от настроения, от того, с кем, где и по какому поводу он бухал.
И с кем просыпался поутру.
Тем не менее, водка в его личном списке наиболее тяжёлых напитков шла на втором месте после самогона. Коньяк Серый переносил легче, всякие новомодные виски, джины и текилы он ещё не пробовал из-за редкости и дороговизны, поэтому дальше в списке шли: вино, шампанское, пиво — и наконец «мартини».
Вот этот волшебный напиток Серый мог пить литрами, и наутро чувствовал себя вполне сносно. Никакого логического объяснения это не было. Поначалу ещё казалось, что прав Малой, кричавший, что «мартини» настаивают на лечебных травах и «вообще в Италии им печень исцеляют», но потом выяснилось, что, по сути, любой вермут, и «мартини» тут не исключение — это «ёрш», смесь сухого белого вина и спирта, убойнейший коктейль, под который рассталось с девственностью не одно поколение средневолжцев обоего полу, и после которого похмелье бывает просто адское.
Какие-то травы в «мартини», безусловно, присутствовали, но главным образом в виде вкусовых добавок. В этом смысле вермут не сильно, с точки зрения Серого, отличался от отечественных портвейнов типа «Агдама» или «№ 13», хотя вот после них похмелья случались чудовищные, что, в общем-то, и не удивительно, учитывая, из чего эти портвейны делали — сплошная боевая химия. Мужики даже рассказывали, что находили в бутылках недорастворившиеся оболочки от таблеток.
Неожиданно Серый поймал себя на мысли, что, как это ни странно, а он бы сейчас с удовольствием принял стакан портвешка, «три топора», к примеру, или «Кавказ». Но портвейна не было. Была литровая бутылка «Абсолюта» со вкусом чёрной смородины и два лимона на закуску. Были Ёрики, памятник Ленину в яме, серое небо над головой и серые же полосы не до конца стаявшего снега вдоль забора.
Серый сел на скамейку возле будки, отвинтил металлическую крышечку и сделал длинный глоток прямо из бутылки. Вообще он пил вот так, «из горла», как бы не первый раз в жизни. У Челло была даже целая теория на этот счёт — почему в американских фильмах все пьют крепкий алкоголь из горлышка, а у нас даже самый распоследний алконавт все равно постарается найти чашечку, баночку, крышечку, соорудит стаканчик из огурца или позаимствует стакан в автомате с газированной водой.
Собственно, прямо за спиной Серого, за тонкой деревянной стенкой, в будке, имелись и стаканы, и чашки, но ему отчего-то захотелось сейчас помянуть себя прежнего вот так, по-американски.
Ледяная водка обожгла горло, скатилась по пищеводу и термитной бомбочкой взорвалась в желудке. Серый скривился от послевкусия, откусил от немытого лимона, как от яблока, и не почувствовал вкуса.
Он опьянел как-то сразу, резко и бесповоротно. Внутри было тепло, в голове — звонко и пусто. Захотелось музыки, песен. Не иностранщины, «Кьюе» какого-нибудь или «Пинк Флойда», а нашего, родного, пусть и навязшего в зубах до тошноты, захотелось «скованных одной цепью», «этого поезда в огне» или «родина, пусть она уродина».
Серый отхлебнул из бутылки, покосился на тёмные, грязные окна будки. Обычно за ними всегда было одно и то же — пьяный Афганец, орущий телевизор, запахи и звуки, привычные и надоевшие. Теперь там было тихо. И Серый ощутил тоску. Он никогда еще не пил в одиночку, и от этого ему тоже было тоскливо.
— Я пытался уйти от любви… — тоненьким, противным каким-то голосом, пропел он вслух и скривился, словно от боли. Звуки собственного голоса разозлили Серого и он заорал, не заботясь ни о мелодии, ни о ритме: — Я брал острую бритву и правил себя! Я укрылся в подвале, я резал! Кожаные ремни, стянувшие слабую грудь!
Закашлявшись, Серый откусил от лимона, побултыхал водкой в бутылке, выпил и задохнулся от «неправильного глотка». Нужно было переждать, не вдыхать, а он вдохнул, как салабон, пьющий водку в первый раз, и его едва не вырвало.
Переждав рвотные позывы и отдышавшись, Серый поставил бутылку на скамейку, встал, прошёлся туда-сюда.
Остановился. Задрал голову и заорал в серое небо:
— А-а-а-а-а-а!!! Я хочу быть с тобой! Я хочу быть с тобой!! Я так хочу быть…
Тут ему подумалось, что кучи земли вокруг, бронзовая статуя, забор, будка, небо — на всём этом есть странная печать средневековья, какой-то дикой древности, суровой и безрадостной.
Тут уже так было. Пятьсот, восемьсот или тысячу лет назад. Земля, небо, тёмные доски. Ямы. В них кочевники клали своих мертвецов и закапывали под песнопения богам.
