Лиза в ответ только кивнула и уткнулась носом парню в ключицу, несмело обнимая его в ответ.
И расплакалась.
Потому что безумно испугалась.
Потому что устала от груза прошлого, которое словно лезвие гильотины нависало над настоящим.
И просто потому, что у неё впервые появился тот, кто защитит. Обнимет, когда страшно. И будет гладить по волосам, болтая абсолютную нелепицу, пока слезы не иссякнут.
И не было больше ни стадиона, ни людей, ни сцены. Просто парень и девушка. Такие же, как миллионы до них. И такие же, как после.
Влюбленные.
У меня никогда не возникало страха перед сценой. Наверное, потому что та присутствовала в моей жизни едва ли не с пеленок. И не важно, будь то обычный детсадовский утренник, или крупномасштабное мероприятие в честь дня города — я не боялась. Порой злилась, иногда лила слезы, но всегда представала перед зрителем с низменной улыбкой и в уверенном спокойствии.
Но теперь, когда за стенами гримерки раздавался восторженный рев двадцатитысячной толпы, а над моим гримом и прической активно работали в шесть рук, — я не просто боялась. Нет. Я испытывала настоящий леденящий ужас.
И проклинала ту минуту, когда написала Краснову и дала согласие на участие в шоу.
Не прошло и трех часов с нашей встречи в кафе, как я, окончательно накрутив себя по поводу нашего скомканного прощания, сдалась и приняла Пашкино предложение. На тот момент мне казалось, что легче уступить Краснову в его желании увидеть меня на сцене, нежели рассказать правду.
Короче говоря, я попросту струсила. За что и поплатилась.
Мой сумасшедший график «университет-дом-клуб», в котором я пыталась выжить вот уже почти три месяца, пополнился новым пунктом. Точнее этот новый противный пункт с совершенно непривлекательным названием «репетиции», вытеснил привычный и такой горячо любимый «дом» из моего расписания.
Итак, вместо того, чтобы пить чай в общаге и пытаться сладить с учебой, я битых три, а то и четыре часа своей жизни посвящала изнуряющим репетициям и мысленно проклинала Краснова с его дурацкими желаниями. Благо, тут я была не одинока. Мой хореограф и три режиссера-постановщика, которые кропотливо продумывали шоу-программу на протяжении полугода, — вы только вдумайтесь: полгода! — приняли сумасшедшую идею прихотливого фронт-мена добавить новый номер, а заодно и меня, за неделю до предстоящего концерта в штыки.
Однако последнее слово оставалось за продюсером и он — к всеобщему горю — выбрал темную сторону, то бишь Краснова.
Так меня и утвердили.
Дни слились в сплошную мешанину и звучали, словно заезженная пластинка: рваные, ритмичные биты клуба; гулкая тишина во время очередного итогового теста; и мягкие гитарные аккорды Пашкиной песни.
Теперь это была и моя песня. Я приручила её, как наездник приручает сноровистую лошадь: терпеливо, шаг за шагом, не обращая внимания на случайные ссадины и увечья. И, в конце концов, она покорилась мне, зазвучала в унисон моему сердцебиению, и стала частью меня.
«Значит, у тебя всё получится», — мысленно проговорила я, и по просьбе визажиста открыла глаза. И ахнула, едва признав в изображении напротив себя.
Из обрамленного по периметру яркими лампочками зеркала на меня смотрела инопланетянка. Искусный макияж, без сомнения, преображал моё лицо, теша самолюбиё. Но на собственную красоту мне было сейчас плевать, гораздо сильнее меня интересовала красота инородная. Я, словно в трансе, поднесла руку к лицу и осторожно потрогала россыпь камней, что искрились под глазами. Они, будто диковинные шрамы, тянулись от внутренних уголков глаз к вискам и увенчивали мой лоб драгоценной тиарой, по центру которой, прямо как в сказке Пушкина, сияла звезда.
— Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит, — процитировала по памяти любимые некогда строчки, продолжая изучать незнакомку в зеркале.
— Ну, думаю, мы одной звездой обойдемся. Месяц — это уже перебор, — весело подмигнула в зеркале Мия, продолжая освобождать мою шевелюру от многочисленных зажимов. — Всё, можешь вставать, Царевна-Лебедь, — спустя вечность разрешила она, сбрызнув лаком мои локоны.
— Наконец-то! — обрадовалась я и, кряхтя, встала с ужасно неудобного табурета.
Мышцы неприятно покалывало, напоминая, что перед выступлением надо бы размяться. Но прежде…Я развернулась и подошла к огромному зеркалу, жадно изучая собственное изображение в полный рост.
В ярком свете ламп, я сияла не хуже елочной игрушки. Лицо, волосы, и даже открытые участки кожи, которые специально покрыли золотистым шиммером, — мерцали, приковывая взгляд. Но большую часть моего внимания занимал, конечно же, сценический костюм. Я никак не могла поверить, что бежевый невзрачный топ и шорты с завышенной талией, которые я только вчера примеряла, и великолепие с искусной вышивкой, украшенное, как и мое лицо камнями, — один и тот же наряд.
— Волшебно получилось, не так ли? — прозвучал за спиной голос Ксюши. Одной из режиссеров-постановщиков, которая отвечала за «лирический сегмент» номеров. То есть за мой.
— Это потрясающе, — я очертила пальцем вышивку на лифе. — Как только они успели?
— Вообще-то под «волшебно» я подразумевала тебя, Китти-Кэт, — с иронией произнесла она. — Но костюмчик тоже ничего.
— Спасибо, — хмуро ответила я, заслышав её обращение. — Напомни мне, пожалуйста, после выступления стукнуть пару раз Краснова. Он не имел никакого морального права разбалтывать всем это дурацкое прозвище.
Да-да. Пашка опять умудрялся усложнить мою жизнь на расстоянии. За эту адскую недельку, я так ни разу и не пересеклась с музыкантом. Что, впрочем, было к лучшему. Ведь теперь всякий встречный-поперечный благодаря Краснову — до сих пор не могу взять в толк, как у него это получилось — обращался ко мне не иначе как «Китти-Кэт»! Даже продюсер, уважаемый человек, на минуточку, и тот использовал вместо имени прозвище!
— Я думала, ты уже это сделала, — усмехнулась Ксюша, взглянув на наручные часы.
— Хотелось бы. Но вокруг было слишком много свидетелей, — усмехнулась в ответ, вспомнив сегодняшнюю репетицию.
Надо ли говорить, как я была «счастлива» лицезреть Краснова во время генерального прогона? Согласитесь, одно дело высказывать свои претензии в сообщениях, где смайлики и наполовину не могут отразить всю крайность твоего раздражения, а совсем другое — засвидетельствовать это раздражение лично. Однако, как следует пообщаться у нас так и не получилось. Мы только и успели обменяться дежурными «приветами», как меня закрутило в головокружительный вихрь под названием «Меридианы» и не отпускало до конца репетиции.
Ника, Лекса и Кира, музыкантов из Пашкиной группы, я знала еще с «гаражных» времен. Когда их коллектив лишь начинал пробовать себя в музыке, и не имел и толики той популярности, которой они обладали сейчас. А парни, в свою очередь, хорошо знали меня прежнюю — лучшую подругу их солиста, которая иногда докучала им своим присутствием. В общем, увильнуть от внимания сентиментальных, как оказалось, музыкантов было невозможно. Да и не хотела я увиливать если честно. Жаль только, что с Красновым не удалось потолковать.
