Какой смысл плакать, если меня все равно никто не видит? Я снова вытерла слезы. Да, я была глупой, считая, что замужество – это лишь возможность посещать балы и шить красивые туалеты. Если бы этим все и ограничилось, я бы смирилась с необходимостью стать принцессой де Кабри. Но ведь замужество – это еще и муж, и исполнение супружеских обязанностей, о которых столько было говорено в монастыре! Как быть с ними, если даже простой поцелуй вызывает у меня такой стыд и отвращение? И неужели герцогу будет позволено нечто большее?
– Никогда, никогда, никогда! – твердила я громко, сама не понимая, что говорю. – Нет, никогда, черт побери! Не желаю я быть второй Жюли д'Этанж![41]
– Что это с тобой? – услышала я насмешливый голос герцога за спиной. – Ты, кажется, плачешь?
Он разыскал меня, и я почувствовала, как волна ярости заливает меня с ног до головы… Этот человек воображает, что может преследовать меня повсюду! И он еще увидит, как он ошибается!
– Ты просто глупенькая девчонка, потому и плачешь, – сказал он, прикасаясь своими противными губами к моей руке.
Ничтожество!
Я вскочила на ноги так стремительно, что едва не толкнула его, и изо всех сил застучала кулаком по деревянному столу беседки, словно хотела сбросить с руки его поцелуй.
– Не смейте! – закричала я так пронзительно, что, наверно, услышали и гости. – Не смейте прикасаться ко мне! Гадкий, невоспитанный человек! Не смейте говорить мне «ты», вы мне отвратительны! Вы… вы… я вас терпеть не могу!
Голос у меня сорвался, и я почти без чувств упала на скамейку. Только одна мысль билась у меня в голове: «Скандал! Я устроила настоящий скандал». Сейчас мне было все равно…
Меня окружили какие-то служанки, пытались успокоить, но я никого не подпускала к себе. И только тогда, когда пришла Маргарита, я дала увести себя из сада.
Утром у меня появился сильный жар. В Ренно мне пришлось задержаться надолго.
5
Я медленно провела рукой по мягкой белой гриве Стрелы. Сегодня я впервые после болезни решила прокатиться верхом и чувствовала какую-то странную робость. Я так давно не бывала на природе, забыла, какие ощущения вызывает быстрая скачка, свист ветра в ушах, тихий шум бретонских лесов. Забыла, но знала, что чувства эти – непременно бурные, волнующие.
Стрела тихо заржала от удовольствия, собирая с моих рук раскрошенный хлеб с солью. Губы у нее были мягкие, теплые, шершавые и приятно щекотали мне ладонь. Я прижалась лбом к ее шелковистой расчесанной гриве и, порывисто вздохнув, принялась седлать лошадь. В этом деле я любила обходиться без конюхов.
Стрела была очень красивой лошадью, породистой и стремительной. Белая, стройная, быстрая, с ярко-черной звездой на лбу, и ногами, словно обутыми в черные сапожки, вся – огонь и нетерпение, лошадь и мне передала свою бурлящую энергию. Сознавать это после болезни было приятно.
Легко потянула повод – Стрела поняла и медленно, подделываясь под мои шаги, вышла из стойла. Несмотря на ее медлительность, я видела, что ей не терпится отправиться в путь.
Я поставила ногу в стремя, вскочила в седло, с волнением чувствуя, как нетерпеливо играет в лошади кровь, и пустила Стрелу галопом. Оглянувшись, я увидела, как Маргарита машет мне платком.
День был легкий, прохладный, чуть сырой – типично бретонский. Небо, такое чистое и безоблачное утром, теперь затянулось облаками; темными, сумрачными на западе и кремово-золотистыми на севере. Пряный запах свежескошенной травы приятно щекотал ноздри. В поле я различала фигуры крестьян, едва заметные на фоне горизонта, напоминающего летние пейзажи Никола Пуссена.
Стрела бежала пофыркивая. Я, натянув поводья, заставила ее сойти с дороги на узкую тропку, ведущую к лесу. Зреющие хлеба остались позади. Трава была высокая и шаловливо пробиралась даже мне под юбку, щекоча щиколотку, обтянутую тонким чулком. Я остановила лошадь и, соскочив на землю, сорвала ковыль, что стелился по земле. От него шел запах дождя и душной летней пыли.
В Бросельяндском лесу было как всегда сумрачно и сыро. Деревья росли ярусами, плотно, словно отчаянно боролись за жизненное пространство. Крохотный солнечный зайчик, по какому-то капризу судьбы залетевший сюда, шаловливо прыгал с листка на листок и раздваивался, как только ветер трогал ветки деревьев, а попадая на папоротник, густо разросшийся у подножия дубов, причудливо распадался на тысячу мигающих маленьких бликов. Прямо надо мной нахально стучал клювом красноголовый дятел, кося на меня черным глазом-бусинкой. На кустах зрели крупные сочные ягоды земляники. Я не смогла побороть соблазн и положила себе в рот горсть ягод, вся испачкавшись сладким соком.
Вздыхая, я устроилась меж корней громадного дуба, среди высокой, пахнущей ароматами зелени свежей травы, и полузакрыла глаза. Сладкий земляничный сок высыхал на моих губах.
Странный волнующий трепет поселился у меня в душе, в мыслях, в теле. Все вокруг зрело и цвело, благоухало и распускалось… Лесной свежестью был напоен воздух. Трудно представить день, более прекрасный, чем сегодняшний. И я сама казалась себе юной, привлекательной, соблазнительной, так же, как и все вокруг, жаждущей любви.
Любовь! Вот то слово, что заставляло меня вздрагивать от сладкого, неопределенного еще желания. Я не знала еще любви, но много слышала о ней, и мне хотелось изведать это чувство – чистое, как горный хрусталь, всепоглощающее, лучезарное и пьянящее. Все вокруг любило, и лишь я одна была досадным исключением… Даже Париж не манил меня так, как эта недоступная пока мне тайна. К тому же и любить пока было некого. Шестнадцатилетнюю девушку, прелестную и сознающую свою прелесть, трудно увлечь достоинствами такого человека, как герцог де Кабри. К нему я чувствовала почти отвращение. Но был и другой человек, чьи глаза постоянно всплывали в моей памяти и чье прикосновение я помнила до сих пор… Но этот человек, увы, женат, и, что еще хуже, по-видимому, равнодушен ко мне…
И все-таки эти грезы были так приятны, что даже последняя мысль не омрачила их, не заставила меня очнуться и не стерла мечтательной улыбки с моих губ.
Кто-то дотронулся до моей щеки. Удивленная, я открыла глаза. Передо мной стоял на одном колене виконт де Крессэ – в охотничьем костюме, с пистолетами, – стоял и улыбался.
– О, – только и сказала я, смущенно разглядывая свои красные от земляники пальцы. Я со стыдом догадалась, что и губы мои тоже измазаны.
– Вы любите верховую езду, – сказал он улыбаясь. – Любите то, чего не любят другие девушки.
Никто из нас, кажется, не хотел вспоминать о размолвке. В волосах виконта запутался крошечный пожелтевший листочек. Я протянула руку и, легко коснувшись пряди его волос, вытащила листок и улыбнулась. Мои пальцы еще хранили воспоминание о мягкости его волос.
