Книга Греческая религия. Архаика и классика - Вальтер Буркерт

«Возлияние, жертва, принесение в жертву начатков» — все это различные виды благочестивого действа1. Но каждому из них должно сопутствовать подобающее, благочестивое слово. Всякое неподобающее, злое, ругательное или возмущенное слово было бы «злословием», blasphemia, потому «правильные слова», euphemia, участников действа сначала заключались в «священном молчании»2. Из него вырастает обращение к некоему «визави», призыв и просьба — молитва3. Едва ли существует ритуал без молитвы, но едва ли возможна и серьезная молитва без ритуала: litai — thysfai, «просьба — жертвоприношение» составляют древнее и прочное единство4. Пенелопа в «Одиссее», перед тем как молиться Афине, совершает омовение, надевает чистую одежду и наполняет корзину ячменными зернами5. Обычно для возлияния берут вино или бросают в огонь зерна фимиама. В особо важных случаях совершают полноценное жертвоприношение, даже устраивают специальную процессию к богу в его святилище, которая носит название hikesia, «шествие просителей»6.

Обычное слово для молитвы, euchesthai7, одновременно означает «хвастаться» и, если речь идет^о победителе, «испускать радостный вопль». Такая молитва скорее служит тому, чтобы привлечь к себе внимание, чем является выражением преданности и самоотдачи. «Вслух» и «для всех» молится тот, кто исполняет главную роль во время жертвоприношения, кто совершает возлияние: царь, военачальник, жрец. Чаще всего молитва заключает в себе обет — он тоже называется «euché». Так, все происходит официально и в присутствии свидетелей. Правда, боги могут внять и негромкой просьбе8. В исключительных случаях, когда речь идет шла о культе наводящих ужас божеств — обитателей подземного царства, молиться полагалось молча9.

Для молитвы и обета есть еще одно слово — ага, которое одновременно означает «проклятье». Успех и почет одного почти неразрывно связан с унижением и уничтожением другого, так что, по сути, «добрую ага» невозможно отделить от «злой ага»10. Ага — отзвук древнейшей эпохи, с этим связано то, что слово молитвы, благословение или проклятье, будучи раз произнесено, обладает непосредственной силой и не может быть взято назад. В «Илиаде» жрец, владеющий таким словом, зовется aretér11, таков Хрис, который своей молитвой сначала насылает чуму на войско ахейцев, а потом останаавливает ее. В поэтическом изображении эта молитва все же предстает как красиво оформленная просьба, обращенная к конкретному богу — Аполлону, который «внемлет» своему жрецу.

Более элементарный уровень обращений к богу — бессмысленные с точки зрения языка, закрепленные в традиции словообразования, сопровождавшие особые шествия или танцы, некогда бывшие частью поклонения какому-то определенному богу. Своим звучанием и ритмом они поддерживали праздничную процессию, одновременно получая из нее содержание. Жертвоприношение маркировано пронзительным криком женщин, ololygé. Подобный вопль сопровождает роды, когда ждут «прихода» и вмешательства богини Илифии, а кроме того, и другие критические ситуации — например, мнимое помешательство12. Дикие крики являются характерной чертой дионисийских празднеств: прежде всего, возглас «euhoi» — в латинской транскрипции «evoe» — кроме того, «thriambe»13, «dithyrambe». С культом Аполлона связан пеан, точнее — призыв «ieie pajân» со специальным ритмом: три кратких, один долгий. По этому крику «пеаном» называлась песнь, с помощью которой изгоняли болезни и праздновали победу, а также сам бог, проявляющий себя подобным образом14. «Iâkch’ о Iâkche» — возглас, сопровождавший Элевсинскую процессию. И здесь слышалось в крике имя некоего божества, «Иакха», который, как считалось, в качестве «демона» возглавлял шествие. Вероятно, это божество было тождественно Дионису. Его несли с собой и в виде статуи15. «Dithyrambos» также употреблялось как прозвище Диониса. Коллективный вопль граничил с экстазом. Как только греки эксплицитно отдают себе в этом отчет, речь заходит о личностных богах, представленных в образе людей.

Это примечательное обстоятельство связано с тем, что в греческой культуре не сохранилось древних литургических молитвенных формул, никакой Веды или Песни арвальских братьев, поэтому индоевропейские обороты закрепились в языке поэзии и свободно употреблялись. Основной вид молитвы мог иметь свои частные особенности16, но всегда является следствием ее функции. В начале стоит имя божества, усиленное призывом «Внемли!». При этом особенно важно не только подобрать имя правильно, но и определить подходящее к случаю прозвище. Прозвищ старались привести как можно больше, подобное их нагромождение, вероятно, также соответствовало индоевропейской традиции. Затем богу предоставлялось выбирать, «каким именем тебе будет угодно называться»17. В том, что касается пространства, также делалась попытка охватить сферу возможного пребывания бога, назвав его излюбленное место или несколько возможных, откуда он, по мнению молящегося, должен прийти. Просьба обосновывалась ссылкой на прежние доказательства дружбы с той и другой стороны: «как некогда», «как истинно то, что когда-то» бог помог этому человеку или сам человек совершил богоугодные дела, принес жертву или посгроил храм, а теперь это должно сослужить службу. Здесь было также уместно лишний раз выразить свою уверенность в могуществе бога: «ведь ты это можешь». После того как контакт установлен, следует сжато и четко сформулированная просьба, а часто еще и обещание на будущее, обет. Благочестие должно быть долговечным. Усложнившееся религиозное чувство времен кризиса мифологического сознания нашло своекорыстную прямоту таких euchai непристойной, тогда считалось правильным просто молиться о «благе», предоставляя выбор богу18. Такая сублимированная форма благочестия не могла стать правилом.