— Попробуешь какие-нибудь сушёные листья с овощами, — предупредила его Эмри. — У Третьего сектора много лет уже проблемы с продовольствием. Спасибо корпорациям и корпоративным войнам.
— Это мы как раз и посмотрим, — сказал он с неизменной ухмылкой, — да и по сектору прогуляемся.
Поскольку этот план устроил всех, они быстрым шагом направились в сторону старого города. Прогулку сложно было назвать приятной: в глаза летела пыль, а дорога из-под ног временами загадочно исчезала, сменяясь камнями и песком. На пути им не встретилось ни машин, ни людей, что казалось Эмри жутковатым и вызывало у неё странное предчувствие чего-то нехорошего. К счастью, идти было недалеко. Спустя двадцать минут на горизонте показались крепостные стены. И если их вид поражал воображение других членов комитета, Эмри он оставлял равнодушной: она-то знала, что большая часть стен возведена в конце прошлого века, а выглядят они настолько плохо разве что потому, что для их возведения, которое громко называлось тогда реконструкцией, использовались далеко не самые подходящие материалы. С тех пор, как корпорации окончательно переделили мир, никому и вовсе не было никакого дела до того, что происходило на территории секторов, вот и этот фальшивый памятник старины тоже разрушился за последние пятьдесят лет так, будто и правда стоял тут с шестнадцатого века.
Ускорив шаг, они вышли на центральную площадь, на которой оказалось достаточно многолюдно: но все встреченные ими куда-то спешили. При том что шли все в разные стороны, никто ни в кого не врезался, и движение выглядело строго упорядоченным, пусть и происходящим по какой-то странной схеме. По мере их продвижения через площадь Моррвана всё больше веселило то, как все перед ними расступаются.
— На экскурсии нам таких фокусов не показывали, — всё ещё удивлённо прокомментировал явленное Эмри чудо он.
Сонцев тревожно вглядывалась в толпу, пытаясь заметить, есть ли среди пересекающих площадь люди пожилого возраста. Результат её неизменно не устраивал: она видела среди них мужчин и женщин явно старше сорока пяти, но что касается тех, кого можно было бы назвать пожилыми бескомпромиссно, таких она не замечала. И разумеется, ни ей, ни Моррвану, ни Эмри не удавалось на глаз определить возрастную пропорцию, поскольку потоки, сменявшие друг друга, в значительной степени состояли из людей близких возрастов, и наблюдение невозможно было считать показательным.
— Здесь есть какая-нибудь возвышенность, откуда можно было бы сделать съёмку? — спросила Сонцев, обращаясь к Эмри и по-прежнему не отрывая взгляда от толпы.
— Кажется, я знаю парочку, — ответила ей Эмри и указала рукой направление движения.
Они пересекли площадь и свернули на одну из узких улиц, достаточно отвесно поднимающуюся вверх для того, чтобы с неё открывался хороший вид на старый город.
— А что насчёт местных забегаловок? — спросил её Моррван. — Ну, чтоб было аутентично и…
Он не успел договорить. Слева и справа от них вдруг распахнулись окна первого этажа. Сонцев от неожиданности приложила руку к груди, Эмри отшатнулась назад, а Моррван просто резко затормозил.
— Руки вверх, вы задержаны, — сообщил им голос из-за одного из наставленных на них автоматов. Эмри отметила, что оружие выглядело ужасно старым.
Она машинально перевела приказ на английский, в чём, впрочем, не было никакой необходимости. Её коллеги и без того прекрасно поняли, чего от них хотят.
— Мы члены Комитета по этике, — громко заявила она, поднимая руки вверх, — наше задержание является международным преступлением.
В ответ на это Эмри услышала смех и ругательства с обеих сторон.
— Чего-чего вы там члены? Какой организации? — издевательски поинтересовались у неё справа.
— Где ж вы были до этого-то, родимые? — сквозь смех ответили ей слева.
Эмри тревожно оглянулась, и это оказалось очень своевременным: со стороны площади вылетел молодой парень, сбивший её с ног и бросившийся на один из автоматов.
— Хватит, не надо! — закричала она, опасаясь того, что их всех, и в том числе её, тут либо раздавят, либо случайно застрелят. Защитник отшатнулся и пошёл назад, словно ни в чём не бывало.
Она поднялась с земли, по-прежнему держа руки над головой, обернулась и увидела, что со стороны площади к ним движется целая толпа.
— Уходите! — закричала она ещё громче. — Я добровольно здесь нахожусь. Я пришла в сектор, чтобы встретиться с этими людьми.
— Мудрое решение, — один из мужчин в окне рассмеялся, — только ты всё равно арестована. А они, — он указал на спутников Эмри, — могут идти.
Эмри перевела им приказ. Моррван и Сонцев переглянулись.
— Я никуда не пойду, — громко возразил Моррван.
— Да как хочешь, — по-английски ответил ему всё тот же голос.
Сонцев ещё раз посмотрела на них обоих, кивнула и быстрым шагом пошла в сторону площади.
Когда переулок опустел, люди, целившиеся в них из окон, спрыгнули на землю. Их было всего четверо: трое мужчин и одна женщина. Поскольку они были в масках, точно определить их возраст было невозможно.
— Идите, — сказала женщина, обращаясь к Эмри и Моррвану, и подтолкнула их в противоположную сторону от площади.
Они прошли всего метров сто, пока их не втолкнули в ветхий двухэтажный дом, где их, несмотря на все протесты Эмри, обыскали, стащили по лестнице вниз в какой-то тёмный подвал и заперли, удалившись.
Моррван посмеялся, но прозвучал этот смех достаточно вымученно.
— Я тут вот что хочу сказать, Эм. В Третьем секторе постоянно встречаешься с чем-то новым. У меня, как бы тебе сказать, ну… культурный шок. Тебя вот никогда нигде не запирали?
Она тоже рассмеялась, и у неё это получилось куда более естественно, чем у него.
— О, меня запирали, — сказала она, щёлкнув найденным ею наконец доисторическим выключателем.
— Неужели Меженов?
— Ага, — ответила Эмри.
XXVI
Время в заточении шло медленнее, чем можно было предположить. Энтузиазм Моррвана расспрашивать Эмри про её отношения с Гением иссяк, и последние тридцать минут они провели в полном молчании. Эмри, которая весь день до этого мечтала, чтоб он отстал от неё с чересчур личными вопросами, теперь, как ни странно, была этим недовольна. Она слишком хорошо понимала, почему замолчал Моррван: он, конечно же, решил, что Эмри была ужасно эмоционально травмирована в этих отношениях, и пытался проявлять запоздалую тактичность.
И её это оскорбляло. Сидя в сыром подвале без представления о том, когда их оттуда выпустят, она злилась вовсе не из-за этого, а из-за того, что Моррван, как и другие, никогда на самом деле не относился к ней как к нормальному эксперту комитета. Из-за изъянов в биографии на неё смотрели как на человека, который незаслуженно получил своё место. И вот теперь Эмри мучилась от злости, пытаясь понять, в чём заключается разница между тем, чтобы подтрунивать над её несуществующими чувствами к главе Третьего сектора, и тем, чтобы шутить по поводу его жестокого обращения с ней. Первое казалось ей даже более неприятным, потому что само допущение, пусть и выраженное в несерьёзной форме, о том, что у неё могут быть какие-то чувства к Гению, полностью дискредитировало её как члена комитета. Она старалась не подавать вида, но шутки на этот счёт её действительно задевали. И уж надо представлять, насколько её задело то, что сказал ей в их последнюю встречу Эс. Он как будто специально выбрал из своего арсенала оскорблений всё, что делало ей больно: обвинения в равнодушии к детям, подозрения во лжи и предательстве ради карьеры, — наконец, упрёк в том, что она до сих пор любит Гения. Эмри подумала, что сама формулировка «до сих пор», случайным образом пришедшая ей в голову, была ей отвратительна: она никогда не любила его. Этого просто не могло быть, потому что никогда не могло быть.
