Ну конечно, я сделаю все, что смогу, я всегда выкладывался из последних сил. Вот и увертюра кончилась; поднялся занавес.
Перед первым актом воцарилась тишина. И сейчас грянет музыка – та, которую так любим мы с мамой; музыка, уносящая нас обоих в ту счастливую сказочную страну, где происходят чудеса и все всегда кончается хорошо.
– Мама, ты выглядишь превосходно – прекраснее любой танцовщицы в этой труппе!
И это действительно было так. Она засмеялась, а потом сказала, что я умею польстить женщине и если буду продолжать в том же духе, то стану Дон Жуаном нашего века.
– Внимательно слушай музыку, Джори. Не увлекайся счетом, чтобы не потерять мелодию: лучший способ поймать магию танца – чувствовать музыку!
Я был настолько возбужден и напряжен, что казалось, вот-вот взорвусь!
– Мама, я надеюсь, что мой любимый отец сидит в центре первого ряда.
Тут она побежала подсмотреть через занавес, сидит ли отец в зале.
– Его нет, – печально проговорила она после паузы, – и Барта тоже нет…
Но у меня уже не было времени думать об этом. Я услышал свое вступление и вышел на сцену с кордебалетом. Все шло прекрасно: мама стояла наверху на балконе в роли прекрасной куклы Коппелии, реалистичной настолько, чтобы вызывать любовь даже издали.
Когда первый акт закончился, мама упала в кресло, едва дыша. Она не сказала отцу, что будет танцевать еще и вторую партию – деревенской девушки Сванильды, влюбленной во Франца, несмотря на его глупую любовь к механической кукле. Две роли она сделала – и сделала на славу, ведь она сама была хореографом. Конечно, папа ни за что не разрешил бы ей танцевать, если бы только знал всю правду. Разве не я помог ей обмануть его? Прав я был или не прав?
– Мама, как твое колено? – спросил я ее, мельком увидев гримасу боли на ее лице в перерыве между выходами на сцену.
– Джори, со мной все в порядке! – раздраженно бросила она, все еще надеясь увидеть в зале папу и Барта. – Почему их нет? Если Крис не приедет взглянуть на мой последний танец, я ему этого никогда не прощу!
Я увидел папу и Барта как раз перед началом второго акта. Они сидели во втором ряду, и я мог бы поклясться, что Барта притащили сюда насильно. Он угрюмо выпятил нижнюю губу, глядя на занавес, за которым вот-вот предстанет его взору мир грации и красоты; но грация и красота не означали в жизни Барта ничего такого, что они значили в моей, и при виде этого мира Барт еще больше нахмурился.
Начался третий акт. Мама танцевала со мной; мы изображали механических кукол, поэтому на спинах у нас были большие заводные ключи. Мы вступили в танец, делая утрированные, неуклюжие па. Огромный зал, в котором доктор Коппелиус хранил свои изобретения, был таинственно-темным; к тому же драматизм обстановки усиливался голубой подсветкой. Я был уверен, что с маминой ногой что-то случилось, но она не подавала виду, не пропустила ни одного движения, пока мы с ней изображали оживление игрушек, заводя их по очереди ключами и вовлекая в свой танец.
– Мама, с тобой все в порядке? – спросил я шепотом, когда мы танцевали близко друг к другу.
– Не волнуйся, – улыбаясь, ответила она.
Правда, она и по действию пьесы должна была изображать кукольную улыбку.
Хотя я восхищался ее мужеством, я был обеспокоен. Я чувствовал из зала взгляд Барта, который считал нас ничтожными дураками и втайне завидовал нашим отточенным движениям.
Внезапно по изменившейся улыбке мамы я понял, что она чувствует непереносимую боль. Я старался держаться возле нее, но мне постоянно мешал танцор, изображающий игрушечного клоуна. Это должно было случиться. И этого как раз боялся папа.
Тут как раз по хореографии следовала серия пируэтов, в которых мама крутилась по всей сцене. Чтобы это станцевать, необходима была четкая расстановка всех танцоров. Когда она крутилась возле меня, я попытался подстраховать ее. Я не мог просто стоять и смотреть. Но мама продолжала танцевать – она бы не позволила себе станцевать вполсилы. Несколько ободренный, я взлетел в пируэте и преклонил одно колено, предлагая руку и сердце кукле своей мечты. И тут у меня замерло сердце: одна из ленточек на маминых пуантах развязалась!
– Лента, мама, посмотри на ленту на левой ноге! – громко сказал я, но за звуками музыки ей ничего не было слышно.
Один из танцоров наступил на лежащий на полу конец ленты. Мама потеряла равновесие. Она вытянула руки, пытаясь восстановить его, и, может быть, преуспела бы в этом, но тут я увидел, как застывшая на ее лице улыбка превращается в немой крик боли; и она рухнула на пол. Прямо в центре сцены.
Люди в зале вскрикнули. Некоторые встали с мест, чтобы лучше видеть ее, упавшую. Как только вышел распорядитель и маму унесли за кулисы, мы продолжили свой танец.
Наконец дали занавес. Я не пошел на поклоны. Но пробраться к маме оказалось не так-то просто. Страшно испуганный, я подбежал к отцу, державшему ее на руках, а тем временем окружившие их люди в белых халатах ощупывали ее ноги, чтобы выяснить, одна сломана или две.
– Крис, скажи, я тебе понравилась в танце? – спрашивала она все время, побледнев, как полотно, от боли. – Ведь я не испортила представление? Ты видел нас с Джори в па-де-де?
– Да, да, да, – отвечал он, вновь и вновь целуя ее и глядя на нее так нежно, будто вокруг них никого не было. Ее тем временем поднимали на носилки. – Ты и Джори были великолепны. Ты танцевала как никогда, да и Джори был превосходен.
– Как видишь, в этот раз не было крови, – проговорила она, перед тем как устало закрыть глаза. – В этот раз я просто сломала ногу.
В ее словах не было смысла. Мне не давало покоя выражение лица Барта, с которым он пристально смотрел на маму. Кажется, он был доволен, почти рад. Но возможно, я был несправедлив к нему? И это не радость, а чувство вины?
Маму погрузили в машину «скорой помощи», которая повезла их с отцом в ближайшую больницу. Я рыдал. Отец Мелоди пообещал отвезти в ту же больницу и меня, а затем вернуться за Бартом и доставить его домой.
– Хотя я знаю, что Мелоди предпочла бы, чтобы Джори был дома, а Барт поехал вслед за мамой в больницу, – сказал он.
* * *
Палата мамы была вся уставлена цветами. Мама пришла в себя после обезболивающих средств и, оглядевшись, выдохнула:
– Я будто в саду. – Она слабо улыбнулась и протянула руки, чтобы обнять папу и потом меня. – Я знаю, что ты хочешь сказать мне, Крис. Но ведь пока я не упала, я танцевала неплохо, верно?
– Во всем виновата развязавшаяся лента, – сказал я, пытаясь защитить ее от папиного гнева. – Если бы не она, ничего бы не случилось.
– У меня не перелом? – спросила она у папы.
– Нет, дорогая, просто порваны связки и повреждено несколько хрящей, но все уже прооперировано. – И он подробно, сидя на кровати, рассказал ей обо всех повреждениях, в серьезность которых ей так не хотелось верить.
