– Я скажу тебе одно, Бартоломью Скотт Уинслоу Шеффилд: если бы ты был моим сыном, ты бы давно отведал, какая тяжелая у меня рука. Я знаю, что тебе нравится мучить людей и делать всякие гадости, только бы на тебя обратили внимание. Не надо никаких психиатров с их дипломами, чтобы понять это!
– Заткнись! – заорал я.
– Не смей орать на меня и говорить со мной в таком тоне! Я поставлю тебя на место. Это ты виноват во всех ужасных событиях в этом доме. Это ты разбил ту дорогую статуэтку, приз твоей матери. Я нашла ее в мусоропроводе, завернутую в газету. Можешь высверлить на мне дыру своим взглядом, я не боюсь тебя. Это ты удавил проводом Клевера, ты убил любимца своего брата. Позор! Ты подлый, злобный мальчишка, Барт Шеффилд, и неудивительно, что у тебя нет друзей – никто не желает дружить с тобой! Я сэкономлю твоим родителям тысячи долларов, если выдеру тебя так, чтобы ты две недели не мог сидеть!
Она нависла надо мной, и я почувствовал себя маленьким и беззащитным. Я страстно желал быть не собой, а кем-то сильным.
– Попробуй только прикоснуться ко мне, и я убью тебя! – холодным голосом сказал я.
Я встал, расставив ноги, и для устойчивости уперся руками в стол. Внутри я весь кипел от злости. Теперь я знал, как превращаться в Малькольма, как быть беспощадным, когда мне это понадобится. Глянь-ка, испугалась. Ее глаза стали большими и испуганными. Я оскалился и показал ей зубы, а затем растянул губы в издевательской усмешке:
– Женщина, убирайся с глаз моих, пока я не вышел из себя!
Эмма в страхе отступила, а потом выбежала из дверей и побежала в холл, чтобы успеть защитить от меня Синди.
* * *
Весь день я выжидал. Эмма подумала, что я, как всегда, прячусь в своей норе, поэтому она оставила Синди в песочнице под старым дубом. Еще у Синди был хорошенький маленький тент. Все лучшее в доме – для Синди, а ведь она всего-навсего приемыш.
Она захихикала, когда я подошел к ней, хромая, словно я выглядел смешным и только прикидывался, будто я старик. Взгляните-ка на ее улыбку и попытки понравиться. Сидит тут почти нагишом, в одних коротеньких бело-зеленых шортах. Вырастет, как и все женщины, станет хорошеть и начнет вызывать в мужчинах против их воли самые темные побуждения. Грех… кругом грех. С легкостью, как и все они, предаст любящего ее человека, предаст и своих детей… Но… но если она не начнет хорошеть?.. Если она будет безобразной – тогда кого она сможет соблазнить? Тогда она просто ничего этого не сможет. Она никого не очарует и не соблазнит. Я спасу… я спасу всех ее возможных детей от того, что она может совершить в будущем. Это самое главное – спасти детей.
– Ба-а-ти… – проговорила она с улыбкой, скрестив ножки, так что были видны шелковые трусики под шортами. – Ба-а-ти, поиглай! Поиглай с Синди!
Пухлые ручки протянулись к моей шее. Бог мой, она пытается «соблазнить» меня! Всего двух лет от роду – и уже знакома со всеми порочными ухищрениями женщин!
– Синди! – позвала из кухни Эмма, но меня увидеть она бы не смогла, потому что я низко пригнулся и был загорожен кустами. – Синди, ты там в порядке?
– Синди строит песчаный замок! – неожиданно для меня самого ответил будто бы и не я, а кто-то маленький, подавая голос в мою защиту.
Синди протянула мне свое любимое песочное ведерочко и желто-красную лопатку для песка.
Я сжал в кармане рукоять своего ножа.
– Крошка Синди, – начал я как можно ласковее, подползая к ней, – крошка Синди хочет поиграть в салон красоты, ведь правда, Синди?
– Ах, – захлопала в ладоши Синди, – ах, да.
Ее светлые волосы были чистые, шелковистые на ощупь. Я провел рукой по ее волосам и снял бант с хвостика. Синди засмеялась.
– Я не сделаю тебе больно, – сказал я, показывая ей красивую, инкрустированную перламутром рукоятку ножика. – Сиди, будто ты в салоне красоты… сиди и не шевелись, пока я тебе не скажу.
В комнате у меня был список новых слов, которые я должен был произносить по нескольку раз в день, тренироваться в написании и стараться использовать их по меньшей мере пять раз в день. Такое задание я дал сам себе, чтобы выглядеть как взрослый, чтобы казаться всем таинственнее.
«Непреклонный». Это означало, что все меня боятся, а я всем отказываю.
«Неизбежно». Означало, что рано или поздно придет и мое время.
«Чувственный». Плохое слово. Оно означало ту дрожь, которую я чувствовал, когда случайно касался девочек. Надо покончить с этой чувственностью.
Я вскоре устал от этих взрослых слов, которые долбил для того, чтобы добиться уважения взрослых. Устал от подражания Малькольму. Но самое страшное было то, что я начал терять себя – такого, каким я был раньше. Теперь я был вроде бы и не Барт. Но зато теперь, когда настоящий Барт уже почти ускользал, он не казался мне таким глупым и жалостливым, как раньше.
Я специально перечитал в дневнике Малькольма те страницы, где он был такого же возраста, как и я. Да, он тоже ненавидел прекрасные светлые волосы своей матери, а потом и дочери, но тогда он еще не знал о своей «Коррине». Он писал:
«Ее звали Вайолет Блю, и ее волосы напомнили мне волосы матери. Я возненавидел их. Мы ходили в один и тот же класс воскресной школы, и я обычно сидел позади нее и глядел на ее волосы, представляя себе, как когда-нибудь они прельстят мужчину и он пожелает ее, как мою мать желал ее любовник.
Однажды она обернулась и улыбнулась мне, ожидая комплимента, но я посмеялся над ней. Я сказал ей, что ее волосы безобразны. К моему изумлению, она засмеялась и сказала:
– Но ведь они одного цвета с твоими волосами.
В тот же день я обрился наголо, а на следующий день я подстерег Вайолет Блю и – она пошла домой, рыдая, такая же лысая, как и я».
Прекрасные шелковистые волосики, которые раньше принадлежали Синди, разносил ветер. Сама Синди рыдала в кухне. Нет, не потому что я напугал ее или сделал ей больно. Это крик Эммы подсказал ей, что я сделал что-то дурное. Теперь Синди выглядела совсем как я. Лохматая. Ершистая. И безобразная.
Последний танец
– Джори, – сказала мама, когда я вошел, – слава богу, ты вернулся. Тебе понравился ланч?
– Конечно, мама, – ответил я, но она пропустила мой ответ мимо ушей, слишком занятая последними приготовлениями.
Так всегда у нас бывало в дни представления: утром репетиция, днем короткая передышка, вечером представление. Еще, еще, скорее, как будто бы мир остановится, если ты не станцуешь свою партию на пределе возможного. А если мир на самом деле не остановится…
– Знаешь, Джори, – с воодушевлением проговорила мама, входя в комнату для переодевания, которую мы с ней делили, только она одевалась за ширмой, – всю мою жизнь я жила лишь балетом. А этот вечер будет самым великолепным из всех для меня, потому что в этот вечер я танцую с моим собственным сыном! О, я знаю тебя как танцора и танцевала с тобой, да, но этот вечер особенный! Теперь ты вырос профессионально настолько, чтобы танцевать соло. Пожалуйста, прошу тебя, сделай так, чтобы Джулиан в раю мог гордиться тобой!
