Я рыдала на руках Криса. Я бы сказала ей еще больше, если бы на меня не глядели черные строгие глаза Барта, которые повелевали мне быть сильной, повелевали отказаться от человека, которого я люблю. Но как, как я могу расстаться с ним, если это уничтожит его?
* * *
Мы все так же живем по соседству со страшными руинами того дома, в котором моя мать пыталась спасти меня, но в нашей жизни все изменилось. Я люблю Барта, Бог видит, как я люблю его; но когда я вижу эти темные безжалостные глаза, я всегда удивляюсь, отчего в его представлении я так виновна…
Прошлым вечером Джори и Мелоди выступали в театре в изумительно красивом балете «Ромео и Джульетта». Я внутренне сжималась, ожидая увидеть циничную улыбку Барта. Он всегда так улыбается, будто прожил целый век и видел все на свете. Улыбка победителя, которому достанутся в конце концов все блага мира. Да, он всегда найдет способ обратить на себя внимание.
По ночам он пробирается в нашу спальню, научившись открывать замок, смотрит на меня и Криса, пока я притворяюсь спящей, опасаясь пошевелиться, и боюсь… боюсь, что зло, которое жило в моем деде Малькольме, переселится в моего младшего сына. Рано или поздно история повторится.
– Сегодня пришло письмо от моего литературного агента, – прошептала я после представления мадам Марише. Джори с Мелоди тем временем переодевались. – Она нашла издателя для моей первой книги. Не бог весть какой доход, но я согласилась.
Мадам задумчиво и неодобрительно посмотрела на меня. Она всегда так смотрит, будто видит меня насквозь:
– Кэтрин, ты, конечно, поступишь согласно своим желаниям, несмотря на протесты или последствия, но…
Я знала, что она имеет в виду. Барт тоже порицал меня, говоря, что семейные тайны надо держать в секрете, а не рассказывать их всему миру; но не могу же я руководствоваться соображениями Барта.
– Да, пожалуй, ты станешь знаменита в ином смысле, чем я думала, когда увидела тебя пятнадцатилетней, – продолжала мадам, – потому что к тому, в ком есть желание, энергия, решимость, должен прийти и успех.
В последнее время мы с мадам стали очень близки. Я делилась с ней всеми моими мыслями.
Я неискренне улыбнулась. Я боялась встретиться глазами с Бартом. Но я знала, что, когда будет опубликована моя книга и все скелеты из шкафов Фоксворт-холла будут вытащены на всеобщее обозрение, Малькольм Нил Фоксворт больше не сможет править моей жизнью.
Мои руки непроизвольно поднялись к шее, чтобы почувствовать на ней те самые жемчуга, которые всегда носила моя мать, но которые никогда, никогда не были моими. Зло расцветает только в темных зарослях лжи. Зло не выживет в ярком свете непредвзятой правды, хотя кому-то она может показаться и некрасивой, и невероятной.
Поежившись от воспоминаний, я отодвинулась от Барта к Крису, обнявшему меня за плечи. Я прильнула к нему и почувствовала себя в безопасности и уюте. Теперь я могла прямо встретить взгляд Барта и улыбнуться; теперь я могла взять Синди за ручку и попытаться протянуть руку Барту…
Но Барт отстранился, отказавшись присоединиться к цепи, которую я выстраивала из своей семьи: один за всех, и все за одного.
Я хотела бы завершить свою повесть, сказав, что я больше не плачу по ночам, что мне больше не снятся кошмары, в которых нас всегда преследует бабка, пытаясь уличить в разврате, которого мы не совершали. Я хотела бы завершить свою повесть словами благодарности к Создателю за то, что, несмотря на все тяготы и невзгоды, цветы на чердаке все-таки выжили – и несколько роз расцвели в своей благоуханной красоте. По меньшей мере несколько, а это истинные розы и истинная красота.
Я бы хотела завершить повесть на этом. Но я не могу, потому что уже слишком стара и мудра для того, чтобы принять мишуру за золото.
Ищите – и обрящете.
По какой-то причине я взглянула на Барта. Он сидел в своем излюбленном темном углу, держа в руках красную тетрадь, вроде бы обернутую в кожаную обложку с золотым тиснением. Он молча читал, шевеля губами, вникая в слова, написанные его прадедом, которого он никогда не видел.
Я содрогнулась, ведь настоящий дневник Малькольма сгорел в том страшном огне. А книга, которую держал в руках Барт, была обернута дерматином – и каждая страница ее была бела и пуста.
Значит, дело не в этом.
