– Как всегда, ты ищешь повод, чтобы возвысить себя. Не надоело ещё? – с иронией в голосе спрашиваю я, устало опираясь на стену. Но возвращаться в человеческое обличье нельзя – иначе мне придётся компенсировать устрашающую окраску руганью и прочим непотребством. Я прекрасно знаю эту личность, чтобы второй раз не наступать на те же грабли.
Джонатан пододвинул мне скамью, усадил среди пышных красных облаков, стараясь не касаться кожи – знал, что я бурно реагирую на подобные жесты. Негативно реагирую.
Тоже помнит.
– А помнишь, как триста пятьдесят лет назад мы так же сидели в твоём императорском саду? – почему-то вспомнилось мне. – Я всегда вспоминаю тот разговор… Так странно было, два выкидыша человеческого мира решают его судьбу.
– Я не выкидыш, я всего лишь наследник той религии, в которой жил мой отец, его деды и прадеды.
Я лишь вздохнула. Его не переубедить.
Джонатан сел у моих ног:
– Знала бы ты, как я устал… Из тела в тело, перемещаясь и теряя дни между записями своей памяти… Я старался, но боль слишком сильная. Эти тела… такие хрупкие! Я в этом-то всего пару месяцев, а выглядит так, как будто годами таскаю.
– Ты опять ноешь? – тоном воспитательницы сказала я, нахмурив брови. – Ты сам выбрал свой путь.
– Молчу-молчу.
Мы сидели среди фресок нашей общей истории. Я мечтательно разглядывала яркие картины, он же рылся в песке под ногами.
– Зачем ты так с моими детьми? Ты и вправду мог уничтожить моё наследие, хитрый лис?
Какое-то время он молчал, а потом просто произнёс. Сухо и без эмоций.
– Да, разнес бы к чертям собачим. Австралию я же стер с лица, докидали мне в лицо своим нейтралитетом. Где сейчас воспоминания об их жизни? Только вы любовно лелеете их старые руины…
Я с болью вспомнила мир, который торжественно передала геммам великая Империя. Плакать хотелось от такой щедрости. В какую пустошь, радиационную грязь и развалины забросила их судьба… Но нет, мы преодолели, радовались каждому здоровому цветку, каждой особи, рожденной с тем же генотипом, что и их предки. Здоровым. И оплакивали погибший мир, разрушенную жизнь.
…тогда я ещё была рядом с ними, бок о бок шла, радуясь. А потом мне пришлось уйти, чтобы ты, мой милый, не добрался до них и не уничтожил, как любил уничтожать все, что мне дорого. И я лично стёрла их память обо мне, чтобы было не так болезненно терять меня, вспоминать каждый день. Превратила себя в миф.
Себе же подобной роскоши я позволить не могла.
– Всё-таки ты не передумала? – игриво спросил Джонатан. Я вынырнула из воспоминаний и усмехнулась, поняв его вопрос:
– Не передумала. После всего, что с нами было, другой жизни для нас нет. Я никогда не буду на твоей стороне. Если все за тебя, то что останется этому миру?
– Ты просто упёртая самолюбивая тварь! – Вспылил он, потирая нервно губы. – Ты всегда меня бесила! И бесишь!
– Это все пустые слова. Мы оба знаем это.
Под его холёным аристократическим носом закапала кровь, он волнуется. Как всегда.
Я взмахнула пальцем, и кровь его вернулась назад в разрушенные сосуды, не оставляя и следа на бледной коже.
Император возбуждённо прохрипел, в испуге косясь на меня.
– Я тебя убью. – Спокойно произнесла я.
– Давай, ты постоянно грозишься! Но три раза меня обходила твоя волна, ничего.
– Жалею тварину. Думаешь, я могу оставить Империю без тебя? Я пока в своём уме, в отличие от некоторых.
Он прижался обратно к ногам, пугливое дитя.
– Не на кого мне оставить мир. Не на ко-го. – По слогам выдавил он, роясь в складках кимоно. – Ты воспитала свой народ лучше, нежели я свой… Сама шляешься, где попало. Расслабляешься. А геммы живут и процветают.
– А я что говорила тебе? Не трогать культуру народов! Сам дурак, что слил их в единый котёл. Вот и пожинай плоды. – Мурлыкнула я, ероша его чёрные, коротко стриженые волосы.
А ТОГДА я так же гладила длинные белоснежные локоны.
Он носит эти тела, как одежду. Не задумываясь.
Устало запрокинула голову, улыбнулась солнцу.
– Так зачем тебе захотелось смерти моего народа? Для чего весь этот цирк? Ты просто завидуешь?
– Я вас ненавижу. – Сухо заметил он, почёсывая шрам на щеке. -Тебе смешно, я вижу. Почему у меня всё не так? Почему в моей Империи процветает зло? Порок на пороке… Одних покушений на меня сотня в год! Представляешь?
– Потому что это в человеческой природе, этого не изменить. Геммы – они не люди, они уже сущности, думающие о собственной реализации. У них и денежных средств нет, живут за счёт обмена и взаимопомощи. А вы всё письками меряетесь, у кого бабла больше.
Я хохотнула, упиваясь древним языком. Такое хамство, родное и тёплое. Забавно.
– Чего смеешься? Сама хороша, все рыльце в пушку. Скольких ты положила раньше времени?
Я сжалась от гнева, скрипя зубами.
Дрянь.
В больное место зачем?
– Даже младшую дочь свою не пожалела… – продолжал ехидничать он.
Он прав. Не пожалела. Я вспомнила её, бледную тень, проплывшую рядом ТОГДА, когда я плавилась от ненависти ко всему грязному… ко всему ненужному, как мне казалось тогда. Она проскользнула рядом со мной, в облаке общей крови, в безбрежном океане душ где-то внутри меня. И я приняла её, узнала ведь родную кровь.
Светлое моё дитя, в восемнадцать лет убитая желанием собственной матерью.
Но в том, что она выросла вот такой, виновата лишь я… Вовремя не нашла, а потом возвращаться было слишком поздно…
Но брошенные дети не прощают никого. Даже будучи тенями в собственной памяти.
Сжала кулак, радостно наблюдая, как крошка Цахес кашляет кровью по моей воле. Обдуманно кашляет, не пачкая мои одеяния.
– Прости. Я не сдержался.
– Ничего, ты прав. Я три раза устраивала этому миру исход. Сколько теперь вас? Два миллиарда?
– Один миллиард семьсот двадцать одна тысяча… с небольшим. Порезала ты нас хорошо. Править некем.
– Больше не буду. Ни к чему хорошему это не приводит. Чистишь– чистишь, а всё равно. Грязь всегда появляется.
– Я потому и подумал, что ты представилась, раз три сотни живём спокойно… даже храм отстроил в твою честь. Поминки устроил. Думал, если живая – так разорвёшь за такую дерзость. А ты и тогда не пришла…
– Да?! Наверняка, я была в очередной нирване. – Ужаснулась наигранно я, – а всё-таки ты глупый… И жестокий.
– Да, – в воспоминания зарылся он, упоённо перебирая слова. – Я уничтожил всё, что тебе было дорого.
