Она не без страха обнаружила, что они, как и остальные шафера, вооружены огнестрельным оружием, всего шаферов было около дюжины, они беспокойно кружили верхом по двору, стараясь сдержать своих нетерпеливых лошадей. Клаус ехал на Юнкере, но под Вильхельмом была чужая лошадь — молодая, красивая и, судя по виду, весьма горячая. Дортея предпочла бы, чтобы было наоборот, — спокойный Клаус лучше умел управляться с лошадьми. Впрочем, они оба были неплохие наездники — Теструп придавал верховой езде и стрельбе большое значение и потому, несмотря ни на что, находил время, чтобы самому позаниматься с сыновьями.
Но вообще-то пестрая толпа, собравшаяся на дворе этой высокогорной усадьбы, являла собой веселое и красивое зрелище. Со двора открывался вид на зеленую по-весеннему долину, внизу сквозь заросли ольшаника поблескивала река, с другой стороны, где высилась заросшая лесом гора, окруженная первым маревом, в церкви Херберга, призывно зазвонили колокола.
И тут же мягкий колокольный звон потонул в стуке копыт и грохоте выстрелов из ружей и пистолей, шафера жениха поскакали к воротам усадьбы, с громкими криками размахивая шляпами и оружием и тесня друг друга, они проехали через огромные ворота, оставив в воздухе едкий запах пороха. Барабанщик тронул свой барабан, и два музыканта, один на кларнете, другой на феле[30], подхватили веселую мелодию, звучавшую, однако, неровно из-за того, что им то и дело приходилось успокаивать своих испуганных лошадей.
Ингебьёрг Ларсдаттер в сверкавшей на солнце высокой серебряной короне, с распущенными волосами и развевающимися шелковыми лентами, серебряной брошью и цепочками на груди и в ярко-красной юбке из Дамаска выглядела великолепно и величественно. Стройный, подтянутый Уле ехал рядом с ней — треуголка с серебряным галуном, сабля у бедра и высокие черные сапоги делали его похожим на военного. За женихом и невестой ехали нарядные подружки невесты — некоторым пришлось попросить молодых людей вести их лошадей, самим девушкам было трудно править лошадьми, сидя в женском седле. А уже потом следовали все остальные гости, многие из них были верхом; замыкали свадебный поезд повозки с пожилыми людьми и детьми.
Дортея стояла у ворот с теми, кто оставался в усадьбе, и смотрела, как шумный кортеж скрылся в облаках пыли там, где дорога сворачивала в лес. Стук копыт и колес и грохот выстрелов заглушали звуки свадебного марша. Наконец внизу на повороте опять показалась голова поезда, состоявшая из шаферов жениха, — над ними все еще возникали белые облачка дыма. Теперь, когда все уехали, колокольный звон с другой стороны долины и шум мельничного ручья возле усадьбы слышались более отчетливо. Дортея глядела на стройный церковный шпиль, вознесшийся над лесом там, где сливались реки, потом она подняла глаза к синему летнему небу и стала молить Провидение благословить ее любимого брата и послать ему счастье…
Однако в домах ждали столы, которые следовало накрыть, и кушанья нужно было разложить по блюдам и вазам. Служанки метались между амбаром и пекарней. Принесли корзины с нарубленным можжевельником и купавницей и рассыпали зелень по полу. На дворе медленно оседала пыль и таял пороховой дым, Дортея поспешила в поварню к своим обязанностям.
Кроме глазированного торта, она привезла на свадьбу большую корзину печенья «яблочные дольки» — и хотя яблок в нем не было и в помине, оно получилось на славу. К тому же мать попросила Дортею испечь еще и другого печенья — «монахов», как их здесь называли, — чтобы подать их теплыми, хотя бы на тот стол, где будут сидеть самые почетные гости. Дортея занималась тестом весь день. Общество ей составила младшая дочь брата Ингебьёрг, у девочки болели глазки, и ее не решились взять в церковь. Маленькая Абелуне Харкельсдаттер утешалась «яблочными дольками», а кроме того, крошками печенья, крендельков и кусочками сыра, которыми ее угощали другие женщины, и Дортея пожалела, что не привезла своих малышей, — многие гости приехали на свадьбу с маленькими детьми. Здесь было такое изобилие всяких лакомств, что хватило бы и ее детям.
Возвращение молодоженов происходило так же шумно, как и их отъезд. Стук копыт, звон сбруи и безудержная пальба возвестили, что шафера жениха уже вернулись в усадьбу. Женщины, остававшиеся дома, высыпали послушать переговоры между ними и «мажордомом» — это было настоящее представление, ибо, хотя дело происходило в усадьбе жениха, шафера должны были испросить у «мажордома» разрешения на то, чтобы Уле Хогенсен, его жена и их спутники получили тут приют и угощение. В конце концов «мажордом» после многочисленных шуток, от которых стоявшие вокруг женщины и девушки дружно вскрикивали и тихонько хихикали, милостиво дал свое разрешение.
Дортея видела, что молодые парни, в том числе и ее сыновья, очень возбуждены — лица, у многих грязные от порохового дыма, раскраснелись, из-под шляп и шапок сбегали ручейки пота. Сюртук и панталоны Вильхельма свидетельствовали о том, что он во время этой дикой скачки упал с лошади, но так отличился не он один. У Клауса рука была обмотана носовым платком, покрасневшим от крови. Очевидно, они по пути выпили чего-то крепкого, теперь же после переговоров с «мажордомом» тот достал бутылку водки и стакан, который пустил по кругу среди шаферов. Выпив, всадники повернули лошадей и поскакали встречать остальной поезд, который поднимался к усадьбе вдоль ручья.
Барабанщик бил в барабан, музыканты играли победный марш. Уле ехал, гордо обнажив саблю, а Ингебьёрг рукой придерживала свою серебряную корону, которая грозила съехать ей на глаза. За ними в усадьбу устремились все остальные, взволнованные и пыльные, — маленький ребенок горько плакал, гости кричали, и оглушительный шум этой толпы приветствовал возвращение молодоженов в Люнде.
В поварне превосходный бульон мадам Даббелстеен разлили по цветастым суповым мискам из фаянса и начищенного до блеска олова. Часть бульона оказалась в скромных глиняных горшках, которые должны были стоять на столах в доме старых работников, где было накрыто для молодежи и менее важных гостей.
Дортея и Алет Даббелстеен, которым надлежало наблюдать, как служанки обслуживают гостей в зале, где сидели молодожены, получили передышку и смогли охладить разгоряченные от плиты лица. Они ждали у буфета, пока «мажордом» выводил одного гостя за другим из теснившейся у стены толпы, дергал их за рукава и всячески приставал к ним, пока наконец не позволял занять отведенные им места за длинным столом. Молодожены сидели не рядом, а каждый на своем конце стола. Ингебьёрг занимала нижний конец. Она успела причесаться, привести себя в порядок, и корона снова заняла правильное положение на ее светловолосой голове, однако Дортее показалось, что невеста выглядит усталой. Им предстояло выслушать длинную застольную молитву, которую должен был прочитать звонарь, и приветственную речь «мажордома», прежде чем Дортея и мадам Даббелстеен начнут разливать суп.
Солнце било в окна с коричневатыми стеклами в свинцовых переплетах рам, и свежий аромат березовых листьев в очаге и благоухание можжевельника, рассыпанного на полу, отступили перед запахом снеди, пива и гостей, долго ехавших на вспотевших лошадях. Слуги прилежно обходили гостей. Дортея не без тревоги наблюдала, что Клаус обращался с кружкой, как взрослый мужчина, и опустошал свою стопку, как только слуга, проходя вдоль стола, наполнял ее. Однако вскоре у нее уже не было времени наблюдать за сыновьями — внесли блюдо с горячей рыбой и мясом, и женщины захлопотали, угощая гостей.
