Философия появилась в лавке однажды утром и осталась насовсем. Ей было так уютно лежать на полке, а Книжник ее холил и лелеял.
Какая бы погода ни была на улице, здесь, в лавке, Книжник ухитрялся поддерживать сухой и жаркий климат, как в Сахаре, еще и этим его лавка отличалась от других, и философия привыкла и ни за что отсюда не ушла бы. Размякнув на жаре, она валялась тут сахарской львицей рядом с другими книгами и никакими мыслями себя не утруждала.
Находились и посетители, которых привлекал тропический микроклимат. Они приходили только ради него и часами листали книги, делая вид, что выбирают. Книжник все понимал, но не мешал им.
И вот что странно: такие псевдопокупатели всегда листали и перебирали книги именно по философии, словно бы их тоже вечно бил озноб, как эту холодную науку.
— Простите…
— Да?
— У вас есть «Новые метафизические размышления»?
— Сейчас посмотрю. Холодина на улице, верно?
Тепло в книжной лавке создавалось искусственно, зато освещение было самое что ни на есть естественное.
Солнечный свет заливал аллеи между стеллажами так обильно, что хватало на весь день.
И только над столиком с утра до вечера горела подвесная керосиновая лампа.
Если же в лавку заглядывал ночной гость, Книжник вел его темными аллеями, держа лампу в руке на высоте лица, своего или гостя.
Так они шли, хозяин с гостем, бок о бок, шли меж рядами книг, шли и шептались среди книг, в начале или на исходе ночи.
* * *
Книжник ненавидел вульгарность, но ничего не имел против грубости, хотя сам ею не увлекался.
Поэтому не выгонял из лавки грубиянов.
Как раз один такой подошел к его столу и грубо потребовал три книги, которые берут с собой на необитаемый остров.
Книжник посмотрел на него удивленно и ответил, что точно не знает, какие это книги.
Тогда посетитель запальчиво сказал, что про эти чертовы книги, которые зачем-то надо брать с собой на остров, кричат на всех углах, и если Книжник ничего о них не знает, то какого черта (точнее, он сказал: «какого хрена») он сидит в книжной лавке.
— Но это дело личного выбора, — возразил Книжник.
— Иди ты на фиг со своим долбаным выбором!
Книжник ободряюще улыбнулся.
— Что ж мне теперь, подохнуть, — надрывался посетитель, — без этих дерьмовых книжонок!
— A-а! В таком случае, боюсь, у меня вы таких не найдете.
— Ну и паскудство! — рявкнул посетитель, повернулся и ушел, не попрощавшись.
Книжника этот разговор нисколько не расстроил, он как ни в чем не бывало пошел наверх приготовить очередную чашечку чая — из крапивы, но невольно задался вопросом: что же это за три книги, которые берут с собой на необитаемый остров?
Или, по меньшей мере, какие взял бы он сам?
Вопрос оказался мучительным.
Книжник стал ходить кругами по винтовой лестнице, пока не очутился снова в лавке, где устроил смотр всем своим книгам.
«Три книги», — повторял он про себя, обводя глазами стеллажи.
Подошел к самому первому, снял с полки одну книгу, прошел еще немного, снял другую, нахмурился, прошел еще немного, снял третью… Ну ладно, подумал он, это только предварительный отбор, а окончательный будет потом… и пошел, и пошел, снимая все новые книги.
Через полчаса на полу перед Книжником громоздилась целая гора книг, из которых ему предстояло выбрать только три. Он тяжело вздохнул.
Еще и первый отбор не завершился, а число снятых с полок книг почти сравнялось с числом оставшихся на полках.
Книжник собрался с силами и сделал новую попытку.
— Три книги, — пробурчал он, — только три… А почему не две? Не четыре? Не нуль? И не тысяча? Всего три книги…
Три — и все тут. Никто не знает почему.
Книжник призвал проклятья на голову того, кто это придумал. Кто первым поставил такую задачу. Зачем? Для кого? Откуда берутся все эти расхожие мысли и фразы? У каждой есть первоисточник. Попадись сейчас Книжнику тот разгильдяй, который запустил гулять по свету задачку про три книги, уж он бы сказал ему пару ласковых. Но главное, спросил бы у него ответ. На колени бы стал перед тем или той, кто это придумал, и стал бы умолять его (ее), чтоб он или она назвали эти самые три книги.
Теперь Книжник злился на грубияна, который заразил его задачкой. Не мог он, что ли, выбрать сам свои три книги? В конце концов, это дело сугубо индивидуальное.
Небось, подумал Книжник, этот грубиян точно так же, как я, не сумел выбрать сам и решил переложить задачу на меня. Книгопродавец ведь на то и существует, чтобы к нему обращаться, когда надо выбрать книги.
Но как их выберешь!
— Три книги… — снова пробормотал он.
Не две, не четыре, не нуль и не тысяча.
Он неотступно думал о трех книгах, об этих «долбаных трех книгах».
Думал так упорно, что почти поверил, будто на самом деле уезжает на необитаемый остров.
От этого задача стала еще ужаснее.
Потому что от его выбора зависела вся жизнь.
Книжник не выдержал и закричал.
Забредший в лавку посетитель вздрогнул и тоже закричал.
— Простите, — извинился Книжник.
Удивленный посетитель посмотрел на него и счел за лучшее уйти.
Книжник пришел в себя. Он понял, что не едет на необитаемый остров, не обязан выбирать три книги и не может взваливать на себя чужие трудности.
«И вообще, — подумал Книжник, в последний раз припомнив грубияна-посетителя, — уж будто там, на острове, и книжной лавки не найдется!»
Кончилось тем, что он уселся на одну из стопок книг и взял ту книгу, что лежала сверху на другой.
И расчитался, и разулыбался, так что три книги, как три тени, что затуманивали ум, бесследно растворились.
Он позабыл о них и все читал, читал.
* * *
Помимо зоологического, Книжнику приходили в голову и другие принципы классификации, один оригинальнее другого, и по мере того, как книг прибывало, он перепробовал их великое множество.
Так продолжалось до тех пор, пока он не понял, что оригинальность вовсе не всегда привлекает его любимых посетителей, а чаще привлекает пары.
Тогда, поставив крест на оригинальности, он вернулся к самой что ни на есть традиционной расстановке в алфавитном порядке, которая почему-то парных посетителей не вдохновляла.
На витрину Книжник выставлял не самые новые книги, а те, что вылавливал, пройдясь вдоль стеллажей с завязанными глазами. Сначала приходилось долго кружиться на месте, чтоб потерять ориентацию, ведь он знал лавку как свои пять пальцев. Потом он вслепую шарил по полкам и выбирал книгу дня, недели, месяца или года — смотря по тому, как скоро они разойдутся, ибо только тогда и менял их. То есть попросту заполнял опустевшее место.
