— Ира, перестань казнить себя! Так можно с ума съехать. Вот что я тебе скажу. Дубец — нормальный продукт нашего времени, а не исключение из правил. Нынче каждый второй бизнесмен, если не первый, имеет такие замашки. И потом, чисто мужские черты характера, а именно: стремление к лидерству и успеху, применение силы и прочая, ты почему-то воспринимаешь так болезненно. А это нор-маль-но! Поняла?
— Нет. То есть понимать-то я понимаю, но не принимаю. Прежде всего надо быть человеком.
— Ох, идеалистка ты, Ируня. Да еще в квадрате. Тебя, видно, не переделать. А не боишься, что останешься со своей философией одна? Ведь в природе нет таких мужиков, о каком ты мечтаешь.
— Ну и пусть. Не нужен мне никто.
— Ну-ну. Свежо предание. Посмотрю я на тебя этак через годик. Волчицей завоешь от одиночества. Вот что я тебе посоветую. Если он приползет на четырех конечностях и будет просить прощения — прощай! На то мы и бабы, чтобы всю жизнь прощать мужикам их бесконечные грехи.
— Ага. А они на то и мужики, чтобы всю жизнь грешить, да?
— А ты как думала? Такой уж у природы расклад. У природы нет не только плохой погоды, но и плохих мужиков. Все они, конечно, засранцы, но они нам нужны. Так же, как и мы им.
— Надо же. Прям Спиноза какой-то, Аристотель в юбке. И давно ты разработала такую доктрину?
— Давно. Думаешь, мой Неврев идеал? Такой же засранец, как и все. Я ведь сор из избы не люблю выносить, но если тебе все порассказать, что было в нашей жизни, то…
— Тебе при жизни памятник надо поставить?
— А что ты ерничаешь? Я и на медаль согласна.
— Просто я уже слышала нечто подобное. Помнишь, про Августу рассказывала? К сожалению, памятник не ей, живой, а ему поставили, на могилу.
— Умер? Во цвете лет?
— Да. Инсульт.
— Вот! Что и требовалось доказать! Мало они живут, а мы им еще кровь портим своим бабским максимализмом. Ни продыху, ни роздыху бедолагам.
— Ой, сейчас заплачу. Так трогательно, не могу! Его сейчас целый кортеж шлюх купает в бассейне, приводит в чувство после стресса. Так что не бойся, не пропадет Дубец. На то он и Дубец. Тебя цитирую, заметь.
— Ха-ха-ха! Ладно, Ирка. Давай лучше я тебе в чай ликера подолью, а? Сразу настроение повернется на сто восемьдесят градусов.
— На сорок пять, ты хочешь сказать?
— Почему?
— Ну ликер-то, скорее всего, сорок пять градусов?
— А, черт его знает, может, и сорок пять! Нам ведь что ни пить, лишь бы напиться. Давай, за нас! Ну и за них, чтоб им пусто было!
Эльвира помогла захмелевшей подруге выбраться из такси, которое остановилось напротив дома Шамариных. Машина уехала, а они еще топтались на месте, «ориентируясь на местности».
— Пойдем в направлении того плаката.
— Пойдем.
— Опсики! Ни хрена себе! Ирка, это же ты!
— Где?
— На плакате. Вот это да! Семь на восемь физиономия, не меньше. Это когда ж тебя повесили-то?
— Меня?
— Да разуй шары-то! Вон туда смотри, наверх. Видишь?
— Ой.
— Это он! Я же говорила! Надо прощать.
— Кого?
— Дубца, кого же еще? Это он тебя здесь повесил.
— Как это «повесил»?
— Ну, на плакате. Рекламном щите. Погоди, как правильно будет — повесил или повешал?
— Не помню.
— А! Какая, хрен, разница? Главное, что он засуетился. Ну пошли, лапа моя, баиньки. А то мы прямо под этим щитом и уснем. Во будет картинка: наверху портрет, а внизу — оригинал, в зюзю кривой.
Первой проснулась Эльвира. Она повернула голову и увидела на соседней кровати крепко спавшую Ирину. «Да уж», — неопределенно сказала Эльвира севшим голосом и тяжело поднялась с постели.
Поправив съехавшую с Ирины простыню, она пошла в ванную.
После душа и чашки кофе Эльвира почувствовала себя полностью вернувшейся к жизни. Она даже вышла на лоджию, чтобы сделать пару-тройку физических упражнений — такой огромный прилив энергии на нее накатил. Вышла, раздвинула застекленные рамы и ахнула от изумления. На нее с огромного придорожного плаката смотрела улыбающаяся Ирина.
— Ирка! Вставай, соня! Пошли на лоджию! А я думала, что мне это приснилось. Надо же! Да вставай же, кому говорю!
— Отстань. Я хочу спать.
— Ну, погоди!
Эльвира сбегала на кухню за водой, вернулась и окатила Ирину холодными брызгами. Та вскочила, ошарашенно крутя головой и раскрыв в немом крике рот.
— Ну! Проснулась? Пошли на лоджию, там тебя ждет чудо чудное, диво дивное.
— Иди к черту! — к Ирине вернулся дар речи. — Я уже три ночи подряд не сплю, думала, хоть сегодня оторвусь по полной, так нет. Ходят тут всякие, как слон в посудной лавке, стучат копытами. Ну чего ты привязалась?
— Ха-ха-ха! Ты взгляни на себя в зеркало, Моська! Слон-то уже и душ принял, и кофейку выпил, и даже на зарядку вышел, а тут на тебе! Картина Репина «Не ждали»! Пошли на лоджию! Пошли, пошли!
Ирина нехотя поплелась за Эльвирой, зевая и потягиваясь. Но при виде собственного, гипертрофических размеров портрета она вздрогнула, и сон слетел в одно мгновение.
— Неужели это Дубец…
— А кто же еще? Не Анатолий же твой, — хмыкнула Эльвира.
— Надо же. «Прости…» написал. Значит, не такой уж пьяный был, когда сукой обозвал. Все запомнил. Нет, Элька, слишком продуманный он. Уж лучше такой, как мой Анатолий. Пусть страстями живет, ошибается, грешит, но от всего сердца. Понимаешь?
— Понимаю. Ладно, чего мы тут? Пошли на кухню. Я хоть яичницу с помидорами пожарю, что ли. Иди умойся. А лучше — в душ.
Они уютно расположились за кухонным столом, на котором дымились горячая глазунья и черный кофе, золотились поджаренные гренки с алычовым повидлом.
— Честно сознаюсь: нисколько не жалею, что не поехала с Невревым на озера, — промурлыкала Эльвира, с неизменным аппетитом поглощая глазунью. — С тобой интереснее. Событие за событием.
— Батюшки, велики события.
— А что? Сначала твой развод по-итальянски, потом напились до положения риз, теперь этот плакат. Какие-никакие, а все же события.
— Бедная, бедная Лиза. Как скудна на события твоя жизнь, — со спокойной иронией отозвалась Ирина. — Но это со стороны интересно за ними наблюдать, другое дело — быть их главным участником. Ничего хорошего, скажу тебе. Какой замечательной была моя жизнь два года назад — спокойная, размеренная, без этих идиотских выходок.
— Ладно. Что будем делать? День-то длинный. Надо как-то его убить.
— Я сейчас позвоню насчет работы, а там видно будет.
