Этот человек бесконечно нежно ласкал ее прямо на траве, ночь пахла влажной землей, и где-то поблизости ухала сова. И она отдалась ему просто так, без всяких обязательств. Прекрасно зная, что сон скоро кончится.
Тело ее трепетало в его руках, а душа пробуждалась от многолетней летаргии. Мудрые руки ласкали не кожу, а само ее существо. Чуткие пальцы проникали в нее, орошая пустыню живительным дождем. Миг превратился в вечность.
Пока они любили друг друга, десятки разноцветных бабочек осыпали их золотистой пыльцой; красота, пришедшая из ниоткуда, возвращала к жизни ее остывшее тело. Потом был белый круп лошади и бешеная скачка... Без седел. Конские хвосты развевались на ветру, долетая до звезд. Нагота роднила людей с животными. И ночь длилась без конца...
Она не стала прощаться, чтобы не раскисать. Сара чувствовала, что, если Херман прикоснется к ней еще хотя бы раз, она никуда не полетит. А у нее тем временем оставались обязательства перед сыном, мужем и собой. Сара Миллер не привыкла убегать от проблем. Если она и могла чем-то гордиться, то как раз умением встречать невзгоды с гордо поднятой головой. Сара была отважна не только в художественных экспериментах. Ведь в жизни нам не дано самим выбирать декорации, и пейзаж, который нас окружает, порой очень далек от совершенства.
Приземлившись в аэропорту Шарль де Голль, Сара тряхнула головой, прогоняя тоску. Прощальное письмо, адресованное Херману, все это время пролегало в ее сумке. Смелости хватило лишь на то, чтобы, пока все спали, вызвать такси и сбежать. Сара чувствовала, что Херман ее поймет; они не нуждались и словах. Молчание было красноречивее самых долгих разговоров. Пока Хермана не было в поместье, Сара безотчетно ждала его появления. Теперь она возвращалась туда, куда велел ей долг: к мужу и сыну. И, пока еще было не слишком поздно, к себе самой.
После трех месяцев отсутствия Париж показался Саре ослепительно красивым. Уезжая, она оставляла усталый, мрачный, дрожащий от холода город. Теперь он тонул в цветах и зелени.
Жюльетт, встречавшая хозяйку в прихожей, так и светилась от радости. Сара обняла экономку и заверила, что очень по ней скучала.
— Как дела дома, Жюльетт?
— Все хорошо, мадам.
— А как месье?
— Как всегда, работает в своей мастерской.
— Он все еще живет здесь?
— Как можно, мадам! Месье каждую ночь засыпает в своей постели.
Жюльетт принесла сухое мартини, и Сара с бокалом в руке направилась в спальню. Комнату пронизывали солнечные лучи. Место, в котором они с мужем столько раз занимались любовью, казалось совершенно незнакомым.
Повсюду были фотографии разных лет. На полках, на стенах, на столе и тумбочках. С каждой смотрел ее муж. Кадис на своей первой выставке, Кадис на торжественном приеме, Кадис и его вечная сигарета, взгляд сквози дым, тонкие пальцы, перепачканные краской. Маленький Паскаль на пляже, ветер играет его кудряшками, а на заднем плане сияющий молодой Кадис, Паскаль делает первые шаги, Паскаль с измазанной кашей мордочкой... А как же Сара? Где была она все это время? Сара-невидимка! Она пряталась за объективом фотоаппарата. А значит, ее как бы и вовсе не существовало.
Сара долго валялась в ванне, чтобы смыть остатки печали. А с ними и ласки Хермана, которые до сих пор чувствовала каждой клеточкой кожи. После ванны она снова примерила маску серьезной зрелой женщины, хотя в глубине души знала, что прежняя усталая Сара ушла без возврата.
Вернувшись домой поздно вечером, Кадис не поверил своим глазам. Его жена как ни в чем не бывало сидела у окна, прихлебывая мартини, словно это не пропадала где-то несколько месяцев. Сара была приветлива, свежа и благоухала новыми духами. Тяжелый халат подчеркивал ее стройность и хрупкость. Влажные волосы красиво спадали на плечи, обрамляя точеное лицо.
Возвращение жены вызвало у художника сложные чувства. Смесь облегчения и досады. Ему не хотелось возвращаться к прежней жизни. К добровольному заточению и бесконечным сомнениям. Кадис, широко улыбаясь, шагнул к жене:
— Сара, где...
Женщина резко перебила:
— Нет. Не надо спрашивать, где я была. Важно только то, что я вернулась, а ты... все еще здесь. Ты готов к серьезному разговору?
Прежде чем дать ответ, Кадис очень долго хранил молчание.
— Нет.
— Ладно. Я подожду. По-моему, мы пережили вместе достаточно, чтобы не бояться откровенности. — Сара заметила в глазах мужа тоску запертого в клетке зверя. — Не бойся, я не буду настаивать, чтоб мы спали вместе. Жюльетт уже приготовила мне комнату для гостей.
— Оставь ее для меня. Это я должен уйти.
— Дело не в комнате, Кадис. Знаешь, я многое поняла... Нельзя убежать от себя...
Смущенный Кадис поспешил сменить тему:
— Как там Нью-Йорк?
Сара не сдавалась:
— Рано или поздно тебе придется встретиться лицом к лицу со своими страхами, от которых ты бегал все это время.
— Дай мне время, Сара. Больше я ни о чем не прошу.
— Я не могу дать тебе время, я ему не хозяйка. Мы не властны над временем, сколько ни пытайся доказать обратное. Знаешь, что я поняла? Что мы совсем себя не знаем. Ну разве это не забавно? Изо всех сил стараемся втиснуться в молодежные шмотки, а они давно стали нам тесны. Наш порох давно отсырел.
— А если я остался прежним, тем, в кого ты когда-то влюбилась?
— Посмотри в зеркало, и все станет ясно: прошло слишком много лет.
— Моя жизнь не исчерпывается отражением в зеркале, Сара. Чтобы жить, мне нужно безумие. Так что да здравствуют юность, отвага, веселье и безрассудство!
— Ты выбрал самый легкий путь. К сожалению, это путь в никуда.
— Давай закончим разговор. Я же сказал, что еще не готов. Мне рано стареть. И вообще мне это неинтересно.
— Ты слишком горд. Чтобы стать счастливым, Кадис, нужно смириться.
Кадис, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Сара по-прежнему стояла у окна с бокалом мартини.
Будь что будет, но она не уйдет от мужа. Не позволит ему заблудиться, гоняясь за призрачным счастьем.
51
Очередное собрание в катакомбах должно было состояться этой ночью. Мутноглазому так и не удалось ничего обнаружить; все следы, которые могли привести к реликвии, оказались ложными. Джереми давно осточертело копаться в биографии Паскаля, о котором он и так уже знал все, что только можно, заучивать наизусть маршруты передвижения по городу Мазарин, следить за антикварной лавкой и мастерской Кадиса; никто из них не помог ему приблизиться к разгадке, поскольку, совершенно очевидно, и сам ее не знал. Посланник магистра вот уже пятнадцать дней как забросил свои изыскания.
На последних собраниях царила апатия. Сборища адептов ордена все больше напоминали рутинные мероприятия, пламя, горевшее в их душах, постепенно гасло. У Арс Амантис не было будущего. Большинство братьев подошло к такому возрасту, когда вид чужих останков навевал печальные мысли о собственной кончине. Их участь была незавидной. Искусство и любовь уже не озаряли мир прежним светом, впереди лежала непроглядная тьма.
