У Банке зажили раны, полученные на следующий день после драки с Сукхрамом при таинственных обстоятельствах и нанесенные явно неумелой, женской рукой. Выздоровели Рустамхан и Пьяри. Сами на то и не надеясь, они получили в дар вторую жизнь.
Пьяри расцвела новой, еще более яркой красотой. Но как только на дереве ним налились плоды, она вновь затосковала по Сукхраму. По небу поплыли белые блестящие облака, порывы прохладного ветра, прогнавшие жару, успокаивали душу, но желание видеть Сукхрама росло с каждым днем. В ней теперь не осталось ничего дурного. Ничего. Она совсем здорова. Да и он, наверное, тоже поправился. Но он все не приходил, отговариваясь болезнью. Одни отговорки. Он нарочно не приходил. А может быть, Каджри его не пускала? Глядя с крыши дома на цветущее буйство весны, Пьяри не могла отделаться от мысли, что это не земля, а она сама истекает кровью или пылает, охваченная огнем. Ночью она не могла смотреть на звезды — слишком тяжелы были воспоминания. Свежий весенний ветер проникал ей в сердце, и она чувствовала себя еще более одинокой. Когда до нее доносился аромат жасмина, у нее перехватывало дыхание. Ночью ее будил аромат тубероз, она лежала с открытыми глазами и долго не засыпала, а утром не могла сдержать слез при виде сверкающей в лучах солнца росы, покрывавшей нежные лепестки цветов. И слезы, словно капли росы, не просыхали на глазах у Пьяри. Буйная зелень затуманивала глаза, ей хотелось растоптать, разорвать, уничтожить эту зеленую завесу и умчаться прочь, взмыть кверху и лететь, лететь, лететь…
Стихли шутки и смех молодых женщин, все реже звенели браслеты; нетерпеливое ожидание, угадывавшееся в страстных, призывных танцах ранней весны, было вознаграждено. Все тише звучали песни; теперь их пели только вполголоса. А Сукхрам все не появлялся.
Чакхан регулярно приносил от него лекарства. Пьяри и Рустамхан принимали их. У Сукхрама еще побаливала нога при ходьбе, говорил Чакхан. Пьяри слушала Чакхана и старалась унять душевную боль. Болтовня возлюбленных ранила ее в самое сердце. Собрав всю свою волю, она пыталась улыбаться, и тоже тщетно. Раньше она не питала такой ревности к Каджри, она страдала только от разлуки с Сукхрамом и от своей болезни…
Раньше она страдала душой и телом, теперь же ее душа мучилась больше, чем тело.
Все дни Пьяри проводила всегда в глубоком раздумье. Ничто теперь не удерживало ее у Рустамхана. Она ненавидела его и во всем винила Сукхрама. Почему он не заберет ее отсюда? Рустамхан стал снова прикладываться к вину. Когда он приходил из участка, Пьяри сказывалась больной. Его снова часто навещал Банке, и они подолгу о чем-то совещались.
В один такой день, когда Рустамхан и Банке, как всегда, коротали время за разговором, Пьяри спустилась вниз и стала подслушивать.
— …теперь ты совсем здоров.
— Похоже, что выздоровел.
— А эта твоя поправилась?
— Поправилась, потаскуха!
— Что-то ты не очень лестно о ней отзываешься.
— Что с них взять, все они такие.
— Я тебе раньше говорил об этом. Она же натни. Разве можно им доверять? А ты еще поселил ее у себя. Теперь-то хоть выгонишь?
— Нет, Банке, в ней что-то такое… она мне нужна! Сначала закончи то дело.
— Я готов.
— Нет, нет, — Пьяри будто увидела, как Рустамхан делал предостерегающий жест, — подожди немного.
— Почему?
— Займись пока Дхупо, но только чтобы никто ничего не узнал!
— Не беспокойся.
— Не нравится мне все это!
— Что не нравится?
— А ну взгляни, где Пьяри — у себя наверху? Я начинаю ее бояться.
Пьяри припала к стенной нише. «Дхупо!!! — подумала она. — Ей грозит беда. Но чем я могу ей помочь? Сукхрама нет. А если и придет, с какой стати я буду рассказывать ему об этом? Опять впутается в какую-нибудь историю! В мире сотни мужчин, сотни женщин. Я всех их оберегать не обязана».
В полдень солнце так палило, что казалось, оно сожжет все небо. Пьяри сидела у себя одна. Во дворе, недалеко от окна, примостился Чакхан. Вдруг Пьяри услышала знакомый голос.
— …Хорошо, брат, теперь все позади.
Вспыхнув, Пьяри бросилась к окну. Во дворе стоял Сукхрам, позади него — Каджри.
Он все-таки привел ее! Но теперь Пьяри не испытывала к ней ничего, даже простого интереса. «Как они друг другу подходят!» — подумала Пьяри. Каджри была одета во все новое. Сукхрам казался здоровей, чем прежде. Пьяри вдруг почувствовала себя больной и разбитой. Она не могла побороть в себе чувства растущего безразличия ко всему. Удар по самолюбию заставил ее забыть все желания. Отчаяние овладело ею.
От слабости у нее закружилась голова. Она добралась до кровати и легла.
Каджри и Сукхрам поднялись наверх.
— Кто там? — окликнула Пьяри, хотя знала, кто. — Ты? — С притворным удивлением она села на кровати. — Наконец-то! А я уж думала, что ты покинул наши края.
Она умышленно не обращала на Каджри никакого внимания, но та ничего не замечала. Она вертела головой во все стороны и с любопытством разглядывала убранство комнаты. Сукхрам и Пьяри вместе, не сговариваясь, посмотрели на нее. Сукхрам улыбнулся. Заметив его улыбку, Пьяри вспыхнула от обиды и с мольбой взглянула на него, будто спрашивая: зачем он причиняет ей такие муки?! Но Сукхрам только отвел глаза.
— Каджри! — позвал он с укором.
— Да? — вздрогнула Каджри.
— Ну что ты глазеешь по сторонам?
Каджри смутилась.
— Видишь, вот сидит моя старшая жена.
— Позволь мне взять прах с ее ног! — насмешливо произнесла Каджри и, подражая тхакурани, несколько раз почтительно провела руками по ногам Пьяри, начиная с колен и до ступней. Лицо Пьяри стало пунцовым от стыда. Ей оставалось лишь произнести полагающиеся в таком случае слова: «Пусть улыбается тебе судьба, пусть растет твое счастье! Купаться тебе в молоке, растить одних сыновей». Затем она повернулась к Сукхраму и приказала:
— Садись!
Сукхрам сел на пол, а Каджри осталась стоять.
— Так это и есть твоя Каджри? — спросила Пьяри.
— Это она.
— Хороша! — одобрила Пьяри.
Каджри прыснула и покрыла голову платком.
— Ну а ты что скажешь? — спросил ее Сукхрам.
Каджри отвернулась.
— Что говорить? — притворно смутилась она. — Я не знаю, куда деваться от стыда.
Пьяри нахмурилась и, взглянув на Сукхрама, укоризненно покачала головой.
— Садись, Каджри, — сказал Сукхрам.
— Ах, я и забыла пригласить, — попыталась оправдаться Пьяри.
— Я и без приглашения могу сесть, — безо всякого смущения ответила Каджри. Она казалась беззаботной и счастливой, в ней играло все очарование весны.
