— Она что, гонит нас на улицу? — удивился Кларенс и неожиданно посерьезнел.
Криспин едва сдержал улыбку.
— Похоже на то.
Лайонел взвился:
— Но не раньше, чем я увижу брата и на прощание скажу…
Кларенс фыркнул:
— …«так тебе и надо»? А впрочем, да, тебе же надо убедиться, что он мертв, верно?
Лайонел оскалил зубы.
— Не вмешивайся — или тоже получишь нож в спину!
Криспин тут же придвинулся ближе.
— А откуда вы знаете, что Николаса зарезали ударом в спину?
Лайонел выпучил глаза. Кларенс же просто взмахнул кубком и, плеснув при этом на пол, заявил:
— Это всем известно. Слухами земля полнится.
Лайонел внимательно посмотрел на Филиппу. Ее надменный вид поблек под его мрачным взглядом.
— Где он? — спросил Лайонел.
— В мезонине, — запинаясь от страха, ответила она. — Но…
— Тогда пойдем, поставим наконец точку.
Он сердито направился на выход, преследуемый по пятам своей зловещей тенью. Кларенс отставил кубок и, обернувшись, ухмыльнулся, взглянув на Криспина. Мод, не прибегая к чьей-либо помощи, поднялась из кресла и, увидев, что в комнате не осталось никого, кроме Криспина и Адама, бросила разыгрывать сцену, передернула плечами и направилась вслед за мужем.
Филиппа держалась позади всех, а Криспин, покачав головой и чуть не сплюнув с досады, побежал по лестнице и нагнал группу скорбящих родственников хозяина дома.
Лайонел зажал нос пальцами и встал в изголовье Николаса. Кларенс же просто поморщился от запаха, а вот Мод вообще ничем не показала, что замечает его.
— Это наше последнее «прости», Николас, — сказал Лайонел. — Где бы ты ни находился, в аду или раю, сейчас это касается лишь тебя и твоего Создателя, ибо я молиться за твою душу не буду.
С этими словами он ухватил край простыни и сдернул ее с мертвого лица.
Филиппа зажала рот ладонью, но с какой целью — подавить возглас или что-то еще, — Криспин сказать не мог.
Воцарилось минутное молчание, затем Лайонел посмотрел на жену, на брата… Вся троица разом повернула к Филиппе возмущенные лица.
— Это вовсе не Николас Уолкот! — рявкнул Лайонел. — Куда вы дели моего брата?!
Глава 16
Криспин шагнул вперед словно во сне. «Она знала!» Эта мысль взметнулась на гребне жгучего гнева.
Он повысил голос, перекрыв сердитое бормотание родственников:
— Если этот человек — не ваш брат, то кто же он?
— Понятия не имею. Зато знаю, что он вовсе не Николас! — трубно взревел Лайонел.
— Откуда такая уверенность? Вы же не виделись много лет?
— Уж мы-то узнаем родного брата! — заявил Кларенс.
Криспин развернулся к Филиппе. Ее лицо превратилось в маску предельного ужаса. Слезы текли по обеим щекам, собирались на подбородке и несколько секунд там медлили, словно боялись оторваться и полететь вниз.
— Филиппа, — промолвил он, пожалуй, куда более мягко, нежели она этого заслуживала, — расскажите мне.
Страх виселицы — вот как бы назвал Криспин то выражение, что было сейчас на лице женщины. Он не раз видел его на физиономиях приговоренных, когда их вели на казнь, в особенности после того, как им на шею накидывали петлю: окончательное осознание того, что это вовсе не кошмар, что все происходит наяву.
— Я не хотела ничего плохого, — пролепетала она, ломая красные пальцы. — Я не хотела ничего плохого…
— Эй, шериф! Как вам этот странный набор обстоятельств?
— Какой он к чертям шериф, глупец! — воскликнул Кларенс.
Лайонел насупился на брата.
— Но может быть, он окажет любезность и вызовет настоящего шерифа? — заметила Мод. — Здесь требуется много чего прояснить.
Криспин скрежетнул зубами. Делать нечего. Ситуация полностью вышла из-под его контроля, он не мог хоть как-то на нее повлиять, да и не собирался совать собственную шею в петлю ради вот этой лгуньи. Словно на деревянных ногах, он направился к выходу и заметил там кастеляна.
— Адам, вам придется послать за шерифом, — сказал Криспин.
Саймон Уинком встретил их в гостиной и первым делом внимательно посмотрел на каждого из присутствующих. Самое мрачное выражение он приберег для Криспина. «Я ведь предупреждал», — читалось в глазах шерифа. Криспин же едва не приплясывал от нетерпения: ему страшно хотелось отвести Филиппу в сторонку и выяснить, что у нее на уме, однако шансов на это не было никаких.
Все уселись полукругом, в то время как Филиппа осталась стоять в центре, словно обложенное охотниками животное. Она дрожала, и Криспин не мог решить, чего ему больше хочется: как-то утешить ее или придушить?..
— Итак, сударыня, — сказал шериф низким, горловым голосом, — вы прожили во лжи, выдавая себя за супругу Николаса Уолкота, в то время как он им вовсе не является. На ум приходит сразу несколько вопросов: зачем вы вдвоем пошли на такой обман? Почему он был убит? Где находится — да и жив ли? — настоящий Николас Уолкот?
Филиппа молча смотрела в пол.
— Вы слышите? Я задал вам вопрос.
Ее голос был неестественно слаб. Криспин даже проникся сочувствием к Филиппе.
— Вы мне все равно не поверите…
Уинком улыбнулся. Белые зубы под темными усами напомнили Криспину о каменных горгульях на карнизах церковных крыш. «Я попросту выполняю свою работу». И все же Криспину хотелось его ударить. Для начала кулаком прямо вот по этим зубам…
— Говорите! — подстегнул ее Уийком. — Это в ваших же интересах.
Она неловкими движениями вытерла щеки и сглотнула. Когда Филиппа открыла рот, подбородок ее мелко дрожал.
— Когда пять лет назад меня наняли прислуживать в этом доме, я думала, что он-то и есть Николас Уолкот. Мы все так думали. Да и откуда мы могли заподозрить что-то другое? Я служила горничной и работу свою выполняла добросовестно. Я вела себя очень хорошо. Честно и прилежно, никто не мог на меня пожаловаться. Николасу я приглянулась; как бы случайно, невзначай, он стал частенько появляться рядом, когда я занималась делами, и лишь потом я поняла, что он пытается застать меня одну. Два года спустя он на мне женился. Мы надели друг другу кольца — и все-все-все… Брак состоялся по закону!
— Это не вполне соответствует истине, — заявил Уинком, пожалуй, слишком довольным голосом, во всяком случае с точки зрения Криспина. — Видите ли, вы вышли замуж за человека, который носил чужое имя. Я не законник, однако не сомневаюсь, что такой брак является недействительным.
Филиппа затравленно оглядела надменные, суровые лица, лишенные сочувствия.
