у меня. Мне почудилось, что я как будто одолел чью-то силу, жившую внутри меня и запрещавшую мне разговаривать искренне, рассказывать человеку – существу низшего происхождения – о том, что происходит со мной, что в прямом смысле слова грызет меня изнутри.
Дуглас мгновенно понял это, и лицо его сделалось сочувственным.
– Стало быть, о тебе говорят правду.
Я даже не стал уточнять, кто обо мне говорит и какую правду Дуглас имеет в виду. Приблизительно я догадывался об этом – как и о том, что люди, обсуждавшие случившиеся со мной изменения, в сущности были правы.
Я просто кивнул и отпил немного вина. Дуглас тотчас опрокинул в себя половину стакана. Милый Дуглас, подумал я – так, словно был старше его не на одну тысячу лет.
– Ты веришь в потусторонние силы? – спросил я. «Потусторонние силы» – это было наиболее понятное таким, как мой друг, определение для того, что со мной происходило. На самом деле в человеческом языке для этого не существует названия.
– Ну… – протянул Дуглас, отличавшийся полнейшим материальным взглядом на жизнь и события. – Если это объясняет твою болезнь… Вообще мы считали, что ты там отравился, в этом Египте, но тебя спасли, и это большая радость. Хотя какие-то психологические последствия, естественно, могли остаться. И все же, Энтони, уже столько времени прошло… Пора бы, в общем, возвращаться в наш мир и начинать нормальную жизнь.
– А если это невозможно? – горько улыбнулся я.
– Ну как такое может быть! – возразил Дуглас горячим тоном. – Люди возвращаются. И после войны, знаешь ли, и потеряв любимую женщину. Рано или поздно все начинают жить нормальной жизнью.
– Поверь мне, я бы очень этого хотел, – прошептал я.
Мне вдруг показалось, что кто-то третий, невидимый, подслушивает нас все это время и испытывает крайнее недовольство нашим разговором. Сейчас этого незримого недруга останавливает мое усилившееся психическое состояние и присутствие моего друга детства, но потом, когда Дуглас уйдет, моя сила ослабнет, и это незримое существо нанесет мне жестокий удар за все проявленные мною вольности.
Что ж, я привык к подобным атакам, поэтому просто молча пожал плечами.
Дуглас тоже что-то почувствовал, потому что вдруг втянул голову в плечи, поежился и огляделся по сторонам.
– Тут никого нет, – поспешил я его успокоить.
– Какая-то тень пробежала, – пробурчал он. – Добавил бы ты света, что ли.
– Ты же не боишься призраков, – напомнил я.
– Да, потому что призраков не существует, – сказал Дуглас выпрямляясь.
Я засмеялся, вспомнив наши с ним детские приключения. Это было невероятно давно… и в то же время, по мысли того неведомого существа, настолько недавно и настолько мимолетно, что вообще не имело ни малейшего смысла.
– Короче говоря, – произнес Дуглас, допивая вино, – я пришел посмотреть на твое здоровье не просто так.
– Ну уж конечно, – вставил я, посмеиваясь, как в былые времена.
– Нет, если бы ты окончательно потерял рассудок, речь шла бы совершенно о другом, – брякнул Дуглас. – Но ты, как я погляжу, совершенно нормальный, просто занимаешься каким-то странным исследованием никому не известного и в общем-то ненужного предмета…
– Насчет «ненужного» – соглашусь, – кивнул я. – Но он, к сожалению, существует…
Дуглас отмахнулся от моих слов как от чего-то не имеющего значения.
– Помнится, ты искал кого-то, кто знает разные древние языки, – напомнил он.
Такое действительно происходило, но длилось крайне недолго. Несколько раз я приходил в университет и пытался вести там разговоры с преподавателями, но все профессора филологии дружно отмахивались от меня и утверждали, что расшифровывать результат моего болезненного бреда они не обязаны. «Это не какой-то язык, экзотический или древний, как вы утверждаете, это просто набор звуков, явившийся вам во время обморока», – таков был их общий вывод.
Я понимал, что все они ошибаются, но объяснить это профессорам оказалось невозможно: они, как и положено людям, занимающим высокие посты, ни в малейшей степени не сомневались в собственной правоте.
Дуглас сунул руку в карман и вынул листок бумаги, сложенный вчетверо.
– Что это? – удивился я.
Он сунул листок мне в ладонь и торжественно произнес:
– Возьми. Это тебе.
Я развернул листок. Там были записаны номер телефона и имя: Мэтью Эдисон Чондлер.
– Кто это? – спросил я.
– Старый ученый, – ответил Дуглас и дружески хлопнул меня по плечу. – Такой же сумасшедший, как и ты. Возможно, это именно тот человек, который тебе поможет.
Я искренне был благодарен моим друзьям, которые так отзывчиво отнеслись к моим поискам. Несмотря на то что большинство из них считали мои «исследования» просто блажью все еще больного рассудка, серьезно пострадавшего от неведомой хвори в Египте, они все же сумели отыскать ученого, способного понять меня куда глубже, нежели прославленная профессура из университета, которая, что называется, варится в собственном соку и мало интересуется открытиями внешних специалистов.
Я написал мистеру Чондлеру письмо, где кратко излагал произошедшие со мной события и ту языковую проблему, которую не в силах решить самостоятельно, несмотря на многомесячные старания и чтение некоторых научных книг в библиотеке университета, куда меня впустили по старому знакомству. В этом послании я не решился присылать мистеру Чондлеру ту самую фразу в английском произношении, которую я пытался расшифровать. Полагаю, это было бы слишком: мне не хотелось бы получить и от этого специалиста холодный, презрительный отказ с плохо зашифрованной в якобы вежливых словах формулировкой: «С сумасшедшим дел не имею».
Однако я никак не ожидал, что мистер Чондлер мгновенно ответит мне на это послание не письмом, а телеграммой с короткой фразой: «Приходите ко мне немедленно!»
Он живет в том же городе, что и я, но на другом конце его, так что мне пришлось потратить больше часа, чтобы добраться до его дома. Это было старое, недавно заново выкрашенное строение, прочное и хорошо сохранившееся, несмотря на то, некоторые его части все же нуждались в ремонте. И сам обитатель этого дома, мистер Мэтью Эдисон Чондлер, оказался ему под стать: старый, но прочный. Он вышел меня встречать и ожидал, стоя на лестнице под небольшой висячей крышей.
– Наконец-то! – закричал он, когда я вышел из автомобиля и остановился, прищурившись, чтобы прочитать номер на табличке дома.
При виде бегущего ко мне пожилого джентльмена я приподнял шляпу.
– Мистер Чондлер, полагаю? – сказал я. – Добрый вечер. Благодарю вас за внимание к моему довольно странному и, по мнению университетской профессуры, отнюдь не научному изысканию…
– Вздор! – закричал он, топнув ногой. – К чему повторять весь этот вздор? Абсолютно всем известно, что университет давно покрылся плесенью – ни одному камню новых познаний не разрушить ее плотную массу… Впрочем, прошу извинения за столь грубые высказывания. Рад вашему приезду. Мистер Энтони Галбрейт, я надеюсь? Нет ошибки?
– Вовсе нет, – улыбнулся я. – Вы абсолютно правы, профессор.
– Ну уж нет, никакой я не профессор! Ноги моей в их вроде как учебном заведении не будет! – заявил мистер Чондлер. – Я занимаюсь наукой совершенно свободно, и ни одна невежественная самовлюбленная личность не указывает мне, какие опыты ставить и какие трактаты принимать или не принимать на веру… Но скажите, как вы меня отыскали?
Я поежился. Мистер Чондлер спохватился:
– Да, конечно!.. Для чего же я держу вас на улице? Давайте войдем в дом и там спокойно поговорим в теплой комнате. Здесь ветер дует… Да, простите. Я был поражен вашим посланием, потому что оно в какой-то мере – хотя и с другого бока – подтверждает мои прежние научные изыскания. Собственно, те, после которых я утратил всякое желание иметь дело с так называемыми профессорами из так называемого университета. Надеюсь, вы его не заканчивали, так что я не наношу обиду вашему прекрасному юношескому воспоминанию.
– О нет, – ответил я. – Но вы правы: на улице становится холодно.
Он оценил мою деликатность и, впустив меня вперед, пошел сзади, время от времени натыкаясь на мою спину.
Мы вошли в дом, где повсюду горели небольшие лампы – все помещения были озарены мягким светом. Здесь действительно было тепло, и мистер Чондлер тотчас выставил на стол чашки с горячим чаем.
– Жду ваших объяснений! – объявил он с таким видом, словно речь шла о каких-то обычных человеческих делах, финансовых или семейных.
Я рассказал о том, как в Египте подхватил необъяснимую хворь, которую, вопреки всеобщим диагнозам, сумел исцелить странный с виду доктор. Ни один человек не слушал мое невероятное повествование с таким интересом и глубочайшим, взволнованным вниманием, как мистер Чондлер, который видел меня впервые и никогда прежде не бывал со мной знаком. Порой он прикрывал глаза, словно желал лучше представлять себе описываемые мной картины, и губы его беззвучно шевелились.
Когда я закончил говорить, он поднял веки и уставился на меня пристальным взором.
– Вы же не рассказали мне самого главного, – проговорил
