и нравственного. «Греши смело!» – сказал Лютер. Fortiter pecca! И он был не единственным человеком своей эпохи, который осознал духовный смысл такого призыва.
Но мы все еще в ловушке, потому что мы к чему-то привязаны. Мы привязаны к идее просветления, освобождения, отъединения. Согласно этим учениям, полным стремления, смятения и экстаза, все равно могло бы показаться, что существует заметная разница между «тонкими провидцами с тонким интеллектом», которые «знают», и теми из нас, кто не столь мудр. Конечному значению принципа недвойственности, тождественности А и не-А, т. е. еще предстоит отдать должное в полной мере. Итак, мы подошли к четвертой и заключительной стадии развития принципа титана в рамках круга социальной мандалы.
То, что теперь следует понять, просто продвигает на один шаг вперед принцип, только что описанный как принцип третьей стадии. Ибо если бхога – это йога, если сансара – это нирвана, то иллюзия – это просветление, соединение – отъединение, а рабство – свобода. Ничего не нужно делать, не нужно прилагать никаких усилий; ибо в самом нашем рабстве мы свободны, и в самом нашем стремлении к освобождению мы еще больше привязываем себя к рабству, которое уже является свободой.
Здесь мы видим то, что современный физик назвал бы, я полагаю, системой парных аспектов, или принципом взаимодополняемости. Согласно одному способу или аспекту нашего опыта все вещи – включая нас самих – вовлечены в контекст пространственно-временных детерминант и связаны между собой; и все же, одновременно, согласно другому модусу нашего опыта (который невозможно согласовать с первым), все вещи – включая нас самих – беспрестанно спонтанно создают себя. Проф. Макс Кнолль говорил об этом двояком затруднении в своей лекции в рамках «Эраноса» в 1951 году, противопоставляя динамический и структурный, энергетический и пространственно-временной способы описания в физике и психологии89. В разновидности буддизма, известной как Махаяна, «Великая колесница», то же самое представление описывается в идеале Бодхисаттвы – того великого Спасителя, реальностью бытия которого (саттвы) является просветление (бодхи) и который тем не менее не исчез в нирване, а остался в мире – который уже является нирваной – из любви и сострадания к его формам. Великий смысл этой глубоко парадоксальной доктрины заключается в том, что все мы являемся этим Бодхисаттвой, одновременно связанными и свободными, вовлеченными в контекст пространственно-временных детерминант, но при этом спонтанно возникающими. Действительно, все сущее является этим Бодхисаттвой. Поэтому позвольте мне назвать этот этап в развитии принципа титана этапом осознания Всеобщего спасения. Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут! (Лк. 12:27)
Значение отъединения, свободы (mokṣa) больше не означает «бегство»; этот термин стал скорее отсылкой к способу или аспекту нашего нынешнего бытия и ощущения бытия. Состояние бодхисаттвы есть в точности та недвойственность, которая повсюду переживается через взаимодополняемость. Давайте на мгновение сравним этот идеал с идеалом Прометея, бросающего вызов Зевсу, который предлагает непримиримую дихотомию между принципом свободной личности и принципом социального и космологического порядка. Мышление Бодхисаттвы признает, что всякое подобное ощущение радикальной дихотомии мнимо. В соответствии с принципом дополнительности мы скорее должны сказать, что Прометей и Зевс, я и Отец, едины.
Но как мы можем достичь этого осознания, которое уже принадлежит нам где-то в глубине нашего существа?
Существует легенда, в которой рассказывается о Будде, который учил, обращаясь к умам тех, у кого есть уши, чтобы слышать; и когда он учил, то поднял в руках лотос. Единственным, у кого были глаза, способные видеть, был мудрец Кашьяпа, который, достигнув просветления, увидел лотос. В качестве религиозной или доктринальной отсылки лотос, поднятый Буддой, мог бы быть истолкован аллегорически, как лотос мира, который является нашим средством искупления. Ибо, как учит нас хорошо известная буддийская молитва «драгоценный камень в лотосе» (ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ), драгоценный камень нирваны находится в лотосе жизни. То есть поскольку, согласно свидетельству тех просветленных, которые превзошли дуалистические заблуждения чувств и логического мышления, рабство и свобода – это одно и то же, сам этот мир, со всеми его страданиями и несовершенствами, следует называть миром золотого лотоса совершенной чистоты и радость. Конечно, можно было бы предположить, что лотос, поднятый в руке Будды, мог быть отсылкой к какой-то подобной идее, и тогда отсылка составляла бы значение символа. Но тогда, разумеется, мы, искушенные в современной логике, стремящиеся к научной точности, должны были бы спросить, может ли это утверждение быть продемонстрировано путем прямой или косвенной проверки. И не получив подтверждения, мы должны были бы либо отвергнуть его, либо отнести к категории простого выражения – как стихотворение, крик или музыкальное произведение – как симптом отношения Будды к миру, его настроения или характера, его чувство близости с миром природы, его личное обаяние или что-то еще. Однако со всеми этими соображениями, логическими утверждениями, психологической интуицией и прекрасными представлениями о нашей собственной точности, нам еще не следовало даже начинать пытаться увидеть или вообразить то, что увидел Кашьяпа, когда он увидел именно этот лотос.
Олдос Хаксли в своем очерке «Двери восприятия» описывает впечатления, которые он получил в течение дня, проглотив четыре десятых грамма мескалина, растворенного в половине стакана воды. Он рассказывает о стуле, который увидел в саду:
В течение, как казалось, неимоверно долгого времени я смотрел, не зная и даже не желая знать, с чем я столкнулся. В любое другое время я увидел бы стул с чередующимися полосами света и тени. Сегодня же объект поглотил концепт. Я был настолько погружен в созерцание, настолько поражен тем, что вижу на самом деле, что не мог знать ни о чем ином. Садовая мебель, планки, солнечный свет и тени – это были не более, чем названия или понятия, чистая вербализация для утилитарных и научных целей уже после совершения события. Событием же был этот непрерывный ряд лазурных топок, разделенных бездонными пропастями горечавки. Оно вызывало невыразимое удивление – удивление, почти граничащее с ужасом. И внезапно я уловил намек на то, что значит быть сумасшедшим90.
Именно таким образом, я полагаю, Кашьяпа увидел лотос в руке Будды – хотя и без эмоционального воздействия. Это не было отсылкой к какому-либо учению, связанному с образом лотоса, или выражением характера, настроения, сентиментов или эмоций Будды. Это также не было отсылкой к собственно растению. Это был просто тот самый лотос: mysterium tremendum – как и все мы. Но все мы защищены друг от друга нашими энграммами тех космических систем, которым нас учили и к которым наш разум немедленно отсылает данные органов чувств. Следуя этим отсылкам, мы позволяем концепции поглотить восприятие и таким образом обращаем процесс откровения вспять, отгораживая себя таким образом от опыта. И
