Христос вечерял со ученики своими в великий четверток», «лоханя Господня мороморана, и другая лоханя меньшая мраморяна же, в ней же Христос умыл ноги учеником», «столп мраморян, у него же Христос привязан бысть; а доска, на ней же положен бысть Господь, егда сняша его со креста», «крест честный, венец, губа, гвозди; кровь же лежаше иная; багряница, копье, трость, повой святые Богородицы и пояс, и срачица Господня; плат шейный, и лентий, и калиги Господня»[304]. Многими такими реликвиями обладал и Запад.
Повторяем: историю легенды о собрании крови Христовой едва ли возможно отделить от истории реликвий этой крови и вообще реликвий страданий Спасителя. Сведения о них могут значительно пособить в разъяснении пути развития нашей легенды[305].
В период гонений верующие по возможности собирали кровь мучеников в платы и ткани, губы и сосуды, и церковь благоговейно почитала ее. Открывали мученическую кровь, вполне сохранявшуюся и впоследствии[306]. Не отсюда ли явилась мысль, что также была собрана и кровь Спасителя, о которой говорится в канонических Евангелиях, о которой представляли различные соображения отцы церкви, и о которой упоминалось в некоторых бывших весьма распространенными апокрифических сказаниях[307], как и вообще в религиозных легендах[308], и не это ли служило поводом к вымыслу о пресловутом сосуде?
Так называемый хитон И. Христа («Христова туника») из Трирского собора в Германии
Укажем далее на общеизвестное значение чаши в христианском искусстве и церкви. По словам профессора Буслаева, «иконографический сюжет – чаша, в которую наливается кровь закланного агнца или кровь самого Христа, распятого на кресте – этот сюжет широко и повсеместно распространен на всем Западе, с древнейших времен и до поздней готики»[309]. Та же чаша встречается на резных распятиях[310]. С подобными, может быть, произведениями искусства находится в связи миниатюра одной из рукописей большого Грааля, изображающая Иосифа сидящим у креста и собирающим кровь. Вообще кровь Христа не выходила из памяти и воображения веровавших и была нередко предметом легенды. Рассказывая о чудесах, совершавшихся во время священнодействия с чашей, в которой являлась, видимо, иногда – так утверждали – кровь Христова. С древнейших времен до новейших ходили также легенды об истечении крови из пробожденного образа Спасителя[311].
Одну из ступеней легенды о крови Христовой, может быть, должно отыскивать в так называемых «Плачах», рано появившихся в византийской литературе[312].
Могли, наконец, придумать собрание этой крови, вникая до мелочей в евангельское повествование о страдании Христа. Эд. дю Мерил справедливо заметил, что христиане первых веков испытывали потребность знать все обстоятельства жизни и смерти Христа в мельчайших подробностях. Четыре подлинные Евангелия, говорит он в другом месте, не могли удовлетворить жадности знать все, что относилось в пребыванию Христа на земле. Бесчисленные предания, приписываемые самым достойным вероятия свидетелям, сохранили мнимое воспоминание о невероятных событиях и о неважных словах. Малейшие обстоятельства страдания в особенности были собираемы с суеверным благочестием… Все личности, деятельно участвовавшие в великой драме страдания, стали сюжетом легенды применительно к роли, которую исполняли в этой драме. В новозаветной письменности осталось мало намеков, не получивших развития в позднейшее время.
Агнец Божий и чаша. Фрагмент картины Я. ван Эйка «Поклонение агнцу», 1432 г.
Мы попытались уяснить происхождение романического сказания о Граале и представили соображения относительно зарождения легенды о крови, от которой отправилась первая ветвь бретонских романов.
Взглянем теперь на превращения, каким подверглась легенда, обратившись в достояние поэтов.
Первый из труверов, излагавших историю Грааля, де Борон, без сомнения, не думал включать ее в длинную цепь фабул Артуровского цикла. В тот век господства религиозного элемента над всеми другими светские поэты не удалялись от церковных сюжетов, воспевая особенно часто Богородицу. Поэма об Иосифе Аримафейском примыкает к религиозным поэмам, бывшим тогда в таком ходу, и поначалу совершенно напоминает их[313]. До какой степени она подходила к произведениям духовной поэзии, можно видеть из слов прозаической редакции, что она написана «с дозволения святой церкви». Де Борон выказывает несколько раз желание придать как бы освящение своему труду и соединить особенные, даруемые свыше преимущества как с рассказом и переписью[314] этой истории, так и с вниманием ей и запамятованием ее[315]. Поэма де Борона может быть названа скорее пространной легендой, житием Иосифа, чем собственно поэтическим созданием. Суровость и строгий тон господствуют в рассказе от начала до конца. Несмотря на всю простоту, поэма мало привлекательна, а под конец становится даже утомительною.
Вмещенное де Бороном в небольшую поэму, сказание о Граале разрастается под пером Мапа в огромную эпопею сообразно с расширением места и времени действия. Начинаясь повествованием о событиях на крайнем Востоке, роман Мапа заканчивается изложением судеб хранителей Грааля на крайнем Западе и от эпохи Христа доводит рассказ до времен короля Артура, выставляя перед нами длинный ряд поколений. История Грааля и Иосифа Аримафейского переходит у английского клирика в историю поселения в Британии хранителей Грааля, от которых произойдут славнейшие витязи Круглого Стола.
Рутвелльский крест, ныне помещенный в здании Британской библиотеки, VIII в.
Такое приспособление легенды о Граале было делом Мапа, которому принадлежит ввод в нее всего того, чего не встречаем у де Борона. Между сказанием о Граале и Артуровской сагой не было вначале никакой связи, да и всегда романы о Граале стояли особняком в бретонском цикле; это лучше всего видно из того, что только немногим рыцарям Круглого Стола удалось проникнуть в замок Грааля, помещавшийся где-то в туманной дали. Во включении Грааля в Артуровскую сагу мы встречаемся с особенностью тогдашней литературы, благодаря которой почти все эпические произведения древней Франции могут быть сгруппированы в три цикла, ясно выделившиеся в сознании поэтов. Вспомним слова Жана Боделя: «Ne sont que trois materes a nul homme entendant De France, de Bretaigne et de Rome la grant».
Почти каждый вымысел старались привязать к пользовавшимся известностью лицам и эпизодам которого-нибудь из этих циклов. Нередко нам слишком виднеются нити, которыми произведена сшивка, но в тот век они почти не бросались в глаза. По словам Бенфея, в XII и XIII столетиях господствовала страсть к сказкам, басням
