жалеючи, их высмеяла.
До советской-то поры-времени
У кого в селе пузо толстое,
Тот и первый был человек в селе,
У кого в кармане казна густа,
Тот и первый был по всей волости,
По всей волости, по всей губернии.
Только нам от них мало прибыли:
Брюхо толстое, да совесть тонкая,
Казна густа, да голова пуста.
При нонешней поре-времени
Людей меряют по работушке,
По светлу уму да по разуму:
У кого работа в руках родится,
Тот и первым у нас считается,
Кто идет — с пути не отклонится,
Тот отменным у нас почитается[10].
11
Сказ про выборы тоже без промедления в Нарьян-Маре напечатали. Вижу я, что мое слово к деду да к месту идет. И люди, слышу, обо мне хорошо отзываются. Встретила меня Павла Степановна, женка Миши Конюкова, и говорит:
— Читала я твои газеты. Первый плач твой соседкам вслух читала, так и сама реву, и они вместе. Я им и говорю: «Не напрасно Маремьяна это составила: все она переиспытала, все изведала». И про колхозы мне понравилось: и складно и правильно. Поездили кулаки на нашей шее, протерли загривок, как у оленя лямкой.
Павла тоже хлебнула горя, тоже на девятнадцатом году в работницы к кулакам пошла и только при советском времени, когда Миша Конюков домой из армии пришел, вышла за него замуж.
На прощанье Степановна меня спрашивает:
— Ты как это додумалась сказы-то сказывать?
— Чего тут додумываться? У певчей птицы рот не закроешь. Я и прежде, как могла, говаривала, только говорить-то мне доводилось на дороге да на пороге, а теперь оно к делу идет.
Водил меня Леонтьев по всему Нарьян-Мару.
Повел он меня в окружной музей. Встретила меня там Лопатина, она раньше в Оксине наших ребят учила, а теперь сюда перебралась. Провела она меня по всему музею, показала мне все богачество, все, чем славится наш округ Ненецкий: где уголь добывают, где золото, где нефть. Тут же выставлены от разного зверья кости: и моржовая кость, и мамонтовая. Чучела оленей как живые стоят, шкуры песцовые по стенам висят. Завела она меня в одну комнату. На стене, вижу, висит портрет моего старого знакомого Ивана Павловича Выучейского. Уже второй год прошел, как убили его враги. Тут же под стеклом хранились все его документы.
Первый раз в жизни сходила я тогда в настоящий театр. До этого я видела только ребячьи постановки. Первый раз в жизни я и кино тогда увидела. Показывали картину «Пугачев». Тут мне больше театра понравилось, только тяжко было смотреть на его мученья. Пугачев с народом войной пошел на дворян-помещиков, народных кровососов. За народ и голову свою вольную на плахе сложил.
Насмотрелась я в нашем городе улиц широких, домов высоких, новых больниц и школ. И все это поставлено в нашу пору на пустом месте, строено силой большевистской.
И решила я рассказать про Нарьян-Мар в сказе.
Вот я и начала с Белощелья:
Те места мы знали-вызнали,
К океану-морю ходючи,
Бечевою лодку тянучи…
Уж мы клади тут перекладывали,
На себе лодки перетягивали,
На желтом песку ноги вывертывали,
Себе веслами руки мозолили,
Бечевой себе плечи кровавили…
А теперь
Посередке тундры Большой Земли
Не пыль в поле подымается,
Нарьян-Мар чудный город разрастается.
Разостроился нов-хорош город
Добрым людям на дивованье…
Из Москвы идет в Нарьян-Мар-город
Путь-дорожечка прямоезжая,
Прямоезжая да прямолетная.
Что по этой-то путь-дорожечке
Приезжают к нам люди ученые,
Прилетают к нам смелы соколы,
Смелы соколы да наши летчики.
Что из наших далеких краев,
Из далеких краев, из больших городов
Приплывают к нам в Нарьян-Мар-город
Богатые корабли черненые.
И знают все от старого до малого,
Что стоит на Печоре Нарьян-Мар-город…
Погостила я в Нарьян-Маре чуть не месяц, а потом поехала в Голубково.
Дорога из Нарьян-Мара ведет лугами, озерами, наволоками. Вечером отъедешь от города, оглянешься — позади огни электрические над тундрой, как звезды, сверкают.
А рядом с городом сполохи в небе играют, по небу столбами перебегают. И столбы те разного цвета: то зеленые, то желтые, то красные, то совсем белые. У нас по сполохам примечают погоду: белые — к морозу, красные — к теплу, а разных цветов — к снежной погоде.
Красивый у сполохов свет: то рядами столбы светлистые выстроятся и бегают друг за дружкой; то выше они подымутся, то ниже опустятся; то шире сполохи раздернет, как цветную завесу, то закроет, задернет, ровно их и не было; то, как девки, бегают да играют, пляшут да кружатся в разнарядных да в разноцветных сарафанах. Любо на них смотреть. Старики раньше бранились, не велели смотреть на сполохи, боялись их.
А тут еще и от города электрические лучи отливаются, прямо в небо упираются, со сполохами спорят, кто кого переиграет, как малые ребята. А свет да день придут — и все потеряется, как растает.
Ночами свет от города и лесозавода далеко видно, всю дорогу светит. Когда погода ясная, чистая, огни с лесозавода у нас в Голубкове видны. И ко мне в окна городской свет попадает. И так близко кажется, что думаешь тут и есть, на колхозные луга город пришел.
Город наш всю тундру красит. И по всей тундре за сотни километров на Югорский Шар, в Амдерму, Варандей, Тобседу, на Индигу, на Канин нос наш город светом, как росой, кропит. Любой день из Нарьян-Мара в тундру люди едут: экспедиции, учителя, доктора, оленьи фельдшера и всякие специалисты. Помогают они ненцам наукой да грамотой, жизнь им устраивают да ухорашивают.
И вот в Амдерме свой город у рудников растет. В Тобседе культбаза красуется, ребятишки ненецкие в интернате на всем готовом живут и в школе учатся. До революции у нас по всему округу всего только пять школ было при церквах по два да по три класса, а теперь больше сорока школ, много десятилеток, совпартшкола, педагогическое и медицинское училища. Школы, как грибы, разрослись да как цветы расцвели.
На Индиге завод из рыбы, оленины да куроптя консервы готовит. Такой же завод и на Шойне в Канино-Тиманском районе на полном ходу.
По всему берегу моря — от
