лета спадает.
— Здесь красиво, — говорит Шеридан. — Я не хочу уезжать.
Слева вдалеке мерцает маленький городок. Но справа — ничего. Может быть, темная пустота среди густых деревьев. Ни малейшего намека на свет, чтобы осветить их очертания. Как будто есть два пути, один из которых кристально чистый, а другой — огромный и таинственный. Возможно, жизнь во многом похожа на это. Мы можем идти по знакомому и узнаваемому, по верному пути… а можем прыгнуть в неизвестность и надеяться, что в конце концов оно того стоит.
— Жаль, что я не мог встретить тебя раньше, — говорю я.
Она хмыкает.
— Не думаю, что это имело бы значение. Судьба подставила нас обоих еще до того, как мы родились.
— Убеги со мной.
Слова слетают с моих губ прежде, чем я успеваю их обдумать, и у меня сжимает грудь почти до удушья, но мысль о том, чтобы жить этой дерьмовой жизнью без этой женщины рядом со мной, более болезненна, чем любая эмоциональная асфиксия, которую я могу себе представить.
Шеридан смотрит на меня сквозь бахрому темных ресниц, смеясь под нос.
— Еще одна из твоих безумных идей.
— Я серьезно. Мы могли бы начать все с чистого листа. Взять себе новые имена. Быть теми, кем мы хотим быть… вместе.
— Я не могу так поступить с мамой. Я не могу вот так разбить ее сердце.
— Тогда мы возьмем ее с собой.
— Она никогда не оставит Мередит Хиллз. Или моего папу. Они — ее дом. А если я когда-нибудь заставлю маму сесть с тобой в машину, у нее будет сердечный приступ, и я говорю совершенно серьезно. У нее слабое сердце. Эта штука — бомба замедленного действия, и встреча с тобой приведет ее в действие, я знаю это.
Я ничего не знаю о хрупкости или слабости, мне достаточно знать, что ее мама постоянно находится в деликатном состоянии, и то, что влияет на Шеридан, в конечном итоге влияет на меня.
— Хорошо, и каково же твое решение всего этого?
Шеридан вдыхает, снова поворачиваясь к виду.
— Если мы останемся вместе, мы причиним боль многим людям. А твой отец… кто знает, какие последствия будут для тебя? Я не уверена, что у нас будет счастливый конец.
Я поворачиваю Шер к себе и приподнимаю ее подбородок, пока наши рты не оказываются на одном уровне, прикасаюсь своими губами к ее.
— Ты изменила мою жизнь с той самой секунды, как вошла в нее, Розочка, — говорю я. — Это не может быть концом для нас. Теперь, когда встретил тебя, я не хочу никого другого.
— Ты увлекся, вот и все, — ее угасающий тон менее убедителен, чем ее слова, как будто Шеридан пытается убедить и себя. — Нам было весело.
— Мне было очень весело с другими женщинами… и ни с одной из них я не чувствовал ни малейшей доли того, что я чувствую, когда с тобой.
Шеридан прижимается щекой к моей груди, обхватывает меня руками и закрывает глаза. Эта теплая полнота снова наполняет мои вены, но мысль о том, что мне придется отвезти ее домой, попрощаться с ней на следующей неделе, превращает ее в невыносимую тесноту.
— Это странно, такое чувство, будто я знаю тебя всю свою жизнь, — ее голос едва слышен. — А я только недавно встретила тебя.
— Я не притворяюсь, что понимаю это.
Глядя на меня, Шеридан прикусывает губу, изучая мои глаза.
— Я не знаю, что произошло тогда между нашими семьями. То есть, я знаю, что пишут в газетах и что мне рассказывали родители. Но никто из нас не знает, что произошло на самом деле. Август, если мой отец был ответственен за то, что случилось с твоей мамой… Я никогда не прощу его. И я знаю, что это ничего не изменит. Это не вернет ее, но я серьезно. И я очень сожалею о твоей потере. У меня сердце болит от одной мысли о том, каково тебе было расти без нее.
За эти годы миллион людей выразили свои соболезнования, но ни разу это не было похоже на нечто большее, чем просто поздравительная открытка.
Когда-нибудь я расскажу ей о своем детстве.
О моем словесно оскорбляющем отце, брате-психопате, отсутствующем другом брате, и о череде нянь с кокаиновой зависимостью, которые меня воспитывали. Я расскажу ей, как мы редко ставили рождественскую елку. Как мой отец всегда ездил в отпуск без нас, потому что не мог ничем наслаждаться, если мы были рядом. Никто из нас никогда не ладил. В столетних стенах пробивали дыры больше раз, чем я могу припомнить.
Но я не хочу омрачать этот момент.
— Давай остановимся в этом отеле, — говорит Шеридан. — К черту. Я скажу маме, что останусь сегодня с Адри. Она видела, как я выбежала расстроенная. Мама знает, что я поссорилась с папой, и я уверена, что он дал ей какое-то туманное оправдание. Все будет хорошо. Давай сделаем это.
— Да?
Шеридан кивает.
— Да.
Мы едем к огням далекого города и останавливаемся у первого попавшегося отеля — какой-то трехзвездочной сети с вывеской, которая хвастается недавним ремонтом, но это не имеет значения. Я бы провел ночь на свалке, если бы это означало больше времени с ней. Шеридан пишет маме, а я снимаю для нас угловой номер на верхнем этаже, чтобы уединиться.
Худощавый клерк средних лет протягивает нам ключ от одного номера, и я делаю вид, что не замечаю, когда он нас осматривает. Очевидно, что у нас нет багажа, и мы здесь, чтобы хорошо провести время. Как только клерк отвечает на звонок, мы почти бегом направляемся к лифту, и в ту секунду, когда двери за нами закрываются, прижимаю Шеридан к стене и пробую на вкус ее губы. Ее рот прижимается к моему, и она проводит пальцами по моим волосам. Мгновение спустя мы оказываемся на нашем этаже.
— Наперегонки, — поддразнивает она.
— Ты даже не знаешь номер нашей комнаты, — я сгребаю ее в объятия, прихватывая в процессе ее идеальную задницу.
