Будь осторожен с ним, Камаль, он очень опасен.
— Теперь уже не опасен. Шпионаж для него уже закончился. А вы знаете, — продолжил он по-арабски, — что генерал Гураб уже осужден?
— Слышал, что его уволили, разжаловали и поместили в тюрьму Абу-Заабаль. Так ему и надо!
Мне было жаль бедного Гураба. Мне нравился этот маленький и помпезный генерал с постоянно раскрытой ладонью, всегда готовый помочь своему богатому немецкому другу. Я, конечно, подвел его. Но шпионы не могут позволить себе роскошь делать всем только приятное. Это вообще было для меня наименее приятным аспектом моей работы. Приходилось обманывать и предавать людей, в том числе тех, кто тебе нравился, использовать их в собственных интересах. Но в конце концов, нельзя было забывать и о том, что передо мной был противник, который стремился среди прочего к созданию бактериологического оружия, которое было бы нацелено на мою страну.
Через множество дверей меня провели во внутренний двор. Там мы наткнулись на лежавшего прямо на голой земле полусонного охранника. Завидев майора, он вскочил и замер по стойке «смирно».
— Поместить этого узника в пустую камеру, — приказал майор Камаль. — Да, сначала обыскать его.
Неожиданно он отвесил охраннику звонкую оплеуху.
— Где твои ботинки, сукин сын?
Действительно, охранник стоял босиком, а его ботинки валялись рядом. Он быстро натянул ботинки и снова выпрямился.
— Застегни свой китель, нечестивец! Завтра утром явиться ко мне в девять утра. Получишь взыскание, а теперь продолжай службу.
Охранник торопливо попытался застегнуть китель, но это ему плохо удавалось, так как на кителе не хватало двух пуговиц.
— Быстро раздеться, — скомандовал он мне с оглядкой на майора.
Я тоже посмотрел на майора, и тот кивком подтвердил эту команду.
— Обыск необходим, таковы правила.
Я снял всю одежду, которую тщательно осмотрели. Мою белую рубашку, которая была надета под арестантской робой, забрали и унесли. Мне разрешили оставить только нижнее белье, носки и ботинки. Содержимое карманов — сигареты, спички, носовой платок и расческу — мне вернули. Пока я одевался, охранник принес два одеяла, открыл дверь одной из камер и бросил их на пол.
Я вошел в свой новый дом, дверь за мной захлопнулась. Внутри было почти темно. Окон не наблюдалось, только на потолке виднелось небольшое отверстие, забранное решеткой. Камера была чуть меньше двух метров в длину и около полутора метров в ширину. Вся мебель состояла из туалетного ведра в углу, бачка с водой и жестяной кружки. Одеяла были старыми и невероятно тонкими, с большими дырами. Я зажег спичку, чтобы их получше рассмотреть. Как я и подозревал, они просто кишели вшами, и я отшвырнул их в угол. Похоже, о ночном отдыхе можно было забыть. Я, конечно, ожидал, что в Туре будет трудно, но не ожидал, что попаду прямо в средневековье.
Я надеялся на то, что постепенно мне удастся улучшить свои условия — я уже достаточно ознакомился с атмосферой египетских тюрем и знал, как подкупать чиновников. К сожалению, в тот момент у меня не было сигарет — твердой тюремной валюты. Первое, что я наметил себе на утро, — добиться разрешения на приобретение достаточного количества сигарет и других необходимых вещей.
В камере стало абсолютно темно. В Канатере у меня в камере имелся свет, который я мог включать и выключать по своему желанию. Здесь же электричество отсутствовало. Я посмотрел вверх через отверстие в потолке и увидел кусочек неба и две звезды. Я начал дрожать от холода. Ноябрьские ночи в Египте очень холодны.
Часа два я ходил по камере, стараясь согреться, и вдруг услышал, как кто-то говорит по-арабски:
— Хавага![13] Хавага Лотц!
Я спросил:
— Кто там?
— Посмотри вверх, — донесся голос. — Я солдат на крыше.
В темном квадрате на потолке смутно угадывались очертания головы человека.
— Маса ель хеир, эфенди, добрый вечер, сэр. Вы господин Лотц?
— Да.
— Вам привет от господина Виктора. Он знает, что вы здесь, и завтра попытается с вами увидеться. Он просит вас набраться терпения, он вам поможет во всем. Он передает вам пачку сигарет. Ловите, я бросаю.
— Оставь их себе.
— Нет, нет, эфенди. Господин Виктор уже дал мне много.
Рядом со мной на пол шлепнулась пачка сигарет «Бельмонт». А мой невидимый собеседник продолжал:
— Хотите чаю? Я приготовил.
В тот момент я не мог желать ничего лучшего. Через несколько секунд я увидел, как сверху спускается что-то темное. Я чиркнул спичкой и увидел, что это была жестяная кружка на шнурке, полная горячего чая. Я перелил напиток в свою кружку, и жестянка поползла вверх. Громкое прихлебывание свидетельствовало о том, что мой благодетель тоже угощался чаем.
— Вы знали господина Виктора на воле? — спросил мой невидимый собеседник.
— Нет, но у нас общие друзья.
— Теперь понятно, почему он проявил к вам такой интерес. Вы тоже израильтянин?
— Нет, я немец.
— Но вы израильский шпион, я знаю. Вы враг нашего режима. Это хорошо. Насер — грязный и жестокой человек.
Как это было типично для Египта — тюремный сторож говорил осужденному израильскому шпиону, что он считает президента своей страны негодяем. Хотя в этом не было ничего удивительного. Мой страж, как я тут же узнал, был осужден за дезертирство, да еще получил пятьдесят плетей. Я спросил, как ему удалось стать охранником.
— Я не охранник, — ответил он, — просто солдат, который охраняет стены и крышу тюрьмы. Нам не разрешают говорить с узниками. Мы можем только стрелять в них, когда они пытаются бежать.
— Это часто случается?
— Бывает. Если их ловят, то жестоко избивают, а потом сажают в карцер на несколько месяцев. Это как раз там, где вы сейчас находитесь.
Значит, я сразу оказался в печально известном карцере Туры. Я слышал об этом в Канатере. Некоторые, кто попадал в них, больше уже не выходили живыми. Другие становились калеками.
— Если вы друг господина Виктора, — продолжал солдат, — то с вами все будет в порядке. Иностранцы всегда держатся вместе. А господин Виктор пользуется большим влиянием на начальника.
— А что из себя представляет начальник?
— Абдалла Амара? Собака! Сын ста собак! Сын грязной матери и шестидесяти шести отцов! Вы с ним познакомитесь. До него у нас был Халаванибей. Тот был хороший. Он не особенно интересовался тем, что происходило в тюрьме. Все шло само собой, а его интересовали только деньги. Он продавал все, до чего могли дотянуться его руки, главным образом стройматериалы. После четырех лет в Туре он стал богатым человеком.
Тишину ночи вдруг разорвали истошные крики.
— Что это? — спросил я солдата.
— Кого-то бьют. Это,
