в 1866 году. Он не объяснял «логику открытия», которая привела его к этой новаторской идее, хотя в последующих работах им было приведено множество доказательств кольцевой структуры бензола. Но в 1890 году на праздновании двадцатипятилетия этой гипотезы, к тому моменту получившей широкое признание, Кекуле рассказал о том, откуда она взялась. Его репутация к тому времени была безупречна, и, возможно, именно поэтому он уже мог позволить себе признаться изумленной аудитории, каким необычным образом к нему пришла эта идея[546]. Ее источником был сон, в котором змея гналась за собственным хвостом. История происхождения этой гипотезы звучит несколько спекулятивно и даже мистически, но факт остается фактом: наблюдения подтвердили ее истинность, она работала. «Логика открытия» была непрозрачной, а «логика подтверждения» – ясной и убедительной.
Посмотрим, как эти размышления соотносятся с аргументами Докинза в книге «Бог как иллюзия». Докинз склонен рассматривать Бога как некий дополнительный объект во Вселенной, как чайник, вращающийся между Землей и Марсом[547], а это значит, что, во-первых, существование этого дополнительного объекта должно быть доказано; а во-вторых, что религиозная вера в целом менее экономна, нежели атеизм, поскольку включает в себя веру в дополнительную сущность.
Оба этих утверждения небезынтересны. Первое из них подверглось резкой критике со стороны философов и теологов, так как христианство не рассматривает Бога как объект в рамках материальной Вселенной, существование которого можно доказать, словно это ранее неизвестная планета Солнечной системы. Как заметил католический богослов Герберт Маккейб: «Бог – не обитатель Вселенной. Он – Причина, по которой Вселенная вообще существует»[548].
Утверждение Докинза, что Бог должен быть доказуем и наблюдаем, выглядит глубоко проблематичным. Доказуемость в собственном смысле слова ограничивается довольно узкими мирами математики и логики. В естественных науках скорее принято говорить об основаниях, дающих нам повод полагать, что нечто может быть истинным, не забывая при этом о предварительном характере наших умозаключений.
Однако довольно устаревшая форма научного позитивизма, которую исповедует Докинз, требует, чтобы реальность гипотетических сущностей доказывалась – например, при помощи наблюдений. Тут мы видим перекличку с оксфордским «логическим позитивизмом» Альфреда Дж. Айера (1910–1989) и его коллег. Подход Докинза к вопросу о существовании Бога, пожалуй, даже больше похож на философию «здравого смысла» ранних эмпириков, таких как Дэвид Юм (1711–1776), чем на дефляционизм[549] Айера. Сложно не заметить интеллектуальное сходство подходов Докинза и Юма: «Возьмем в руки, например, какую-нибудь книгу по богословию или школьной метафизике и спросим: содержит ли она какое-нибудь абстрактное рассуждение о количестве или числе? Нет. Содержит ли она какое-нибудь основанное на опыте рассуждение о фактах и существовании? Нет. Так бросьте ее в огонь, ибо в ней не может быть ничего, кроме софистики и заблуждений!»[550] Но жизнь отнюдь не столь проста. Реалистическая философия науки, на которой, как я полагаю, основывается Докинз, проводит различие между наблюдаемыми и ненаблюдаемыми сущностями, признавая, что оно укоренено в сенсорных способностях человека, а не в реальности как таковой. Мы не можем непосредственно «наблюдать» субатомные частицы, но это не дает повод считать их «несуществующими». Различие между тем, что можно наблюдать, и тем, что нельзя, отражает ограниченность познавательных способностей человека, доставшихся ему от природы, которые, тем не менее, могут быть усилены технологиями и расширены с помощью теоретических интерпретаций[551]. Лучшие из научных теорий предлагают объяснения как наблюдаемых, так и ненаблюдаемых аспектов мироздания[552]. Выведенная теоретически и в принципе ненаблюдаемая «темная материя» в современной космологии является ярким напоминанием о важности этого момента. Эта гипотетическая сущность объясняет эффекты, вызванные присутствием некоей массы, которая сама не поддается наблюдениям[553].
Наука абсолютно права, когда требует обоснования наших убеждений на основе наилучших из имеющихся знаний и методов.
Однако, как отметил Стэнли Фиш, методы исследований и системы знаний со временем меняются:
«[Доводы в пользу объективной истины] исходят не из непосредственных и неоспоримых доказательств, а из доказательств, которые кажутся мне наиболее убедительными в свете моего собственного взгляда на особенности мироздания и тех утверждений, что я могу принять, по крайней мере, на данный момент. Короче говоря, мир мне видится таким, каким его изображает методология, которой я сейчас доверяю. Вот что значит объективность, опирающаяся на наилучшие аргументы и доказательства, доступные в данный момент»[554].
Точка зрения Фиша заслуживает пристального рассмотрения. Методы исследования и нормативные допущения встроены в социальный и профессиональный контексты и, таким образом, изменяются с течением времени. Одно и то же «доказательство» (то есть наблюдение) может быть интерпретировано по-разному в зависимости от социокультурных условий.
Третья мишень, которую Докинз избрал для критики, – антропный принцип. Изложив его тезисно и насмешливо, без всякой попытки выглядеть объективным, Докинз заявил, что идея Бога-творца не имеет смысла, поскольку такой Бог должен быть «сложным» и, следовательно, «невероятным»[555]. При этом он признал, что это умозаключение не столько опровергает существование Бога, сколько делает его неправдоподобным. Это, надо сказать, озадачивающий довод – критики вынуждены ломать голову, пытаясь понять, в чем же его суть[556]. Докинз, по-видимому, путает статистическую невероятность с эпистемологической. Позвольте мне привести аргумент, по уровню наивности соответствующий рассуждениям Докинза. Вероятность существования конкретного человека по имени Ричард Докинз исчезающе мала. Это событие настолько невероятно, что Ричарда Докинза не существует. Но это же абсурд.
Четвертое направление критики Докинза касается учения о творении. Бог создал мир, ну а кто тогда создал Бога? «Любой бог, способный что-либо сотворить, сам должен быть достаточно сложным; и тогда возникает аналогичный вопрос о его появлении. Встает неразрешимая проблема бесконечного членения бога»[557]. Прекращение этой регрессии представляет собой неправомерный и преждевременный шаг, основанный на «сомнительной поблажке произвольно оборвать бесконечную регрессию»[558]. Причина какого-либо события должна в свою очередь иметь и свою собственную причину, которая тоже должна иметь свою причину и так далее. Нет никакого способа положить конец этой бесконечной регрессии причин. В чем причина этой причины? Кто спроектировал Проектировщика?
Святой грааль естественных наук – это поиск «теории великого объединения», «теории всего». Почему она считается настолько важной? Потому что она объясняет все, но сама не требует объяснения[559]. На ней прерывается цепь объяснений. Если бы опрометчивые и примитивные аргументы Докинза имели вес, этот великий научный поиск можно было бы прекратить якобы глубокомысленным, но на самом деле тривиальным вопросом: «Чем объясняется объясняющее?».
Возможно, такой сверхтеории не существует. Возможно, «теория всего» окажется «теорией ничего». Однако нет никаких оснований предполагать, что поиск такой теории с самого начала обречен на неудачу просто потому, что он предполагает конечную остановку
